Полка. О главных книгах русской литературы - [53]

Это центральный вопрос пушкинской поэмы. Формально Алеко цыганом поначалу становится — два года он живёт и кочует с табором на лоне природы, он волен и любим, «с пеньем зверя водит» и «к бытью цыганскому привык». Однако проблема заключается в том, что человек — это не производная от той среды, в которой он находится. Алеко воплотил свои мечты в реальность, он — один из цыганов, однако счастливым, подобно им, он так и не становится.

Почему? Виною всему — страсти, т. е. внутренняя природа человека, которую невозможно изменить, его «судьба»: «И всюду страсти роковые, / И от судеб защиты нет». Фактор «страстей» подчёркивается Пушкиным неоднократно. Страсти проявляют себя на «бессознательном» уровне, как мы бы сейчас сказали. Сам герой не осознаёт причины разлада с цыганской жизнью. Алеко вспоминает о прежней жизни — «волшебной славе», «роскоши» и «забавах» (атрибуты цивилизованного мира), но они его до поры до времени не тревожат, он — «беспечен». И тем не менее порой его посещает неведомая тоска: «И грусти тайную причину / Истолковать себе не смел». Эта грусть — предчувствие «судьбы», следствие того, «как играли страсти его послушною душой!». «Они проснутся: погоди!»

И здесь философская линия вновь смыкается с любовной: проверку страстями Алеко проходит в процессе отношений с Земфирой. Полная свобода оказывается для Алеко неприемлемой — он поддаётся страстям, мстит и в этот момент перестаёт быть цыганом, теряя свою свободу[235]. Он «наслаждается мщеньем». В разговоре со стариком Алеко выступает в амплуа классического злодея: убийство спящего и беззащитного врага, «свирепый смех», немедленно усиленный повтором — «И долго мне его паденья / Смешон и сладок был бы гул». Итог подводит сама Земфира: «…мой муж ревнив и зол». От цыганской и человеческой добродетели не остаётся и следа. Причина — сама природа человека, управляющая им часто помимо его собственного желания.

Зачем старик рассказывает Алеко историю о римском изгнаннике — Овидии?

Прежде всего заметим, что изгнанный «полудня житель» выполняет важную функцию в сюжете поэмы — своеобразного двойника героя. Таких двойников в тексте несколько — помимо Овидия, это сам старик цыган в рассказе о его молодости и любви к Мариуле, а также повествователь в эпилоге поэмы. Двойники несут с собой альтернативные версии событий, показывают, как они могли бы развиваться. Это фон для действий Алеко. Сравнивая Алеко с «двойниками», мы можем лучше понять мотивировку поступков главного персонажа.

Что мы узнаём о «полудня жителе» из текста поэмы? Он оказался на берегах Дуная в изгнании по воле «царя», он был поэтом, не приспособленным к повседневной жизни («Чужие люди за него / Зверей и рыб ловили в сети») старцем и скитальцем. Более того, жизнь в Бессарабии его тяготила, он стремился вернуться домой и умер на чужбине, «и завещал он, умирая, / Чтобы на юг перенесли / Его тоскующие кости». Алеко уточняет, что речь идёт о римском поэте.

В пушкинских строках современники без труда распознавали аллюзию на судьбу Овидия. Публий Овидий Назон был сослан Августом в 8 году нашей эры по непонятному до сих пор обвинению во время распри Юлиев и Клавдиев, боровшихся за влияние на императора. С точностью можно сказать, что поводом к ссылке стали именно литературные тексты Овидия. Место ссылки — город Томы (румынская Констанца) на Чёрном море, рядом с устьем Дуная, где поэт и скончался. Таким образом, Овидий был сослан не в Бессарабию, и Пушкин об этом знал.

Как бы то ни было, описание «бессарабских» страданий Овидия проецируется, во-первых, на сюжет поэмы, во-вторых, на биографический миф самого Пушкина. Овидий был свободен, но несчастлив, поскольку тосковал по отечеству. В сущности, то же происходит и с Алеко: цыганская вольность не привела его к счастью. Сначала кажется, что Алеко и Овидий принципиально по-разному воспринимают Бессарабию, однако затем выясняется, что они похожи: их прежняя жизнь имеет над ними большую власть. Сам же Пушкин проявлял в тот период особый интерес к Овидию (что, в частности, выразилось в стихотворении «К Овидию», 1821 года, посвящённом римскому поэту). Параллели в судьбе понятны — ссылка по воле императора в наказание за стихотворный текст в отдалённую провинцию. Впрочем, этим сходство и ограничивалось: «Суровый славянин, я слёз не проливал… ‹…› Изгнание твоё пленяло втайне очи, / Привыкшие к снегам угрюмой полуночи». В последних строках чувствуется даже ирония: одно и то же место ссылки было севером для Овидия и югом — для Пушкина.

Древнеримский поэт Овидий Назон. Гравюра Джеймса Годби по рисунку Джованни Баттисты Чиприани. 1815 год.

Описание бессарабских страданий Овидия проецируется на сюжет поэмы и на биографический миф самого Пушкина[236]

Почему о намерениях Земфиры изменить Алеко мы узнаем из её песни?

Песня — непременный атрибут цыганской жизни. Страсть этого народа к музыке была известна и за пределами Бессарабии. В частности, столичные цыгане, общество которых часто любили жившие в Петербурге и Москве русские дворяне, отличались именно ярко выраженными способностями к пению.