Полька - [17]

Я не выдерживаю: жара, усталость. Придется задержаться в Нафплионе. Петр отправляется забронировать номер в «Паласе». Возвращается с каким-то странным выражением лица.

— Самый дорогой отель, сама увидишь…

Из номера фантастический вид на море, но в комнате — музей Джеймса Бонда в стиле шестидесятых. Деревянные кессоны на потолке, темные панели на стенах, пыльные обои. Мы попали в римейк той эпохи и, кажется, вдыхаем ее воздух, ибо ремонта здесь никогда не делали. Я возлагаю себя на ложе — осторожно, строго горизонтально, чтобы не вызвать в желудке новую бурю. Море осталось далеко внизу, оно ничем о себе не напоминает.

По очереди читаем Калассо. Который раз, вместо путеводителя. С тем же восторгом, с каким в детстве зачитывались «Мифологией» Парандовского. «Венчание Кадмоса с Гармонией» можно читать без конца — разве не для этого созданы мифы?

Страница 365: «Покров /…/ то, что обхватывает, обвивает, окружает; ленточка, лента, повязка — важнейший элемент, встречаемый нами в Греции. /…/ Покров означает, что одиночество не в силах совладать с бытием, оно всегда должно быть скрыто и подчеркнуто, должно появляться и исчезать. Происходящее — посвящение, венчание, жертвование — нуждается в покрове потому, что тогда достигается совершенство, которое есть всё, а всё заключает в себе также покров, тот излишек, который представляет собой запах вещей».

Вещи не отличаются скромностью, они выпирают каждой своей гранью, не только ароматным совершенством. Во время остановки в Аркадии я пытаюсь взять в руки фотоаппарат. Новенький «Кэнон» источает пластмассовую вонь, но снимать, держа его на вытянутых руках, невозможно. Побыстрее запихиваю его в багажник, заворачиваю в одеяло на случай, если он собирается и дальше так «потеть». Запах бензина я ощущаю еще до поворота, до того, как в поле зрения появляется бензоколонка. Должно быть, собаки живут как-то иначе. Они чутко различают запахи, мы четко различаем цвета. Однако мало кого начинает тошнить при виде малинового катафота. Иные люди предпочитают странные сочетания цветов — вроде наряда «Бургер Кинга». Для того, кто обладает таким утонченным обонянием, как я, добровольный контакт с подобной гадостью столь же непостижим, как привычка собаки нюхать дерьмо.

Руины Микен производят гораздо более сильное впечатление, чем тщательно реконструированные достопримечательности, украшенные похожими на обгрызенные кости белыми колоннами. Вокруг микенского дворца все тот же идиллический пейзаж, что и четыре тысячелетия назад, и только море откатилось на несколько километров за горизонт, покинув разрушающийся каменный город.

На обветшавших ныне стенах когда-то сверкали блики моря, отражалась причудливая керамика волн. Сокровища микенских правителей — стада овец — по-прежнему прогуливаются у дворцового холма.

У подножия Микен сокровищница Атрея, называвшаяся Могилой Агамемнона, хранит беспомощную на первый взгляд пустоту. Ее отшлифованные, идеально пригнанные друг к другу каменные блоки раздувают пространство, чья мощь словно бы стекает по стенам. Этот памятник медной эпохи — самый совершенный храм неолита. Возводившие его микенцы считали, что грот ведет в подземный мир предков, почитавших силу камня.

Богу-проводнику, самому проворному на Олимпе, носившемуся между небом и подземным царством Гермесу, поклонялись как камню. Его имя и означает «куча камней». Позже Гермес стал сопровождать души в загробный мир. Входя в склеп Агамемнона, человек входил под «кучу камней». Они крепко держат друг друга, образуя свод зала. Втягивают внутрь. В душу камня, насыщающую душу человеческую, ее дыхание, от которого в холодном склепе идет пар, магической силой метаморфозы Гермеса. Смешивающей неуловимое и воздушно живое с каменным и на первый взгляд мертвым. Противоречие? Лишь с человеческой точки зрения. Для вечных богов не существует парадокса бытия. Гермес — посланец и одновременно камень. Более стремительный, чем стрела, и одновременно замерший на месте. Не напоминает ли миссия бога-проводника загадку элейской стрелы? Летящей, но в каждый отдельный момент неподвижной. Живой и мертвой. Парадокс движения, складывающегося из мгновений неподвижности. В этой непоследовательности уличил Бога Зенон Элейский. Без надлежащего религиозного почтения он обозначил ее как «логический парадокс». Философская победа мысли, логики над божественной загадкой. Человек, даже не «херос», способен одержать победу над богами? А ведь месть доставляла им наслаждение.

Зенон Элейский, поставивший свой интеллект выше тайны Гермеса, был жестоко наказан. По приказу какого-то тирана (разве не были тиранами греческие боги — даже в демократических Афинах?) его приговорили к смерти через истолчение в ступе (каменной, в честь Гермеса). Сладкая приправа к божественному пиру из стертого в пыль философского интеллекта и тела. Приправа, придающая изысканной мести вкус блаженства.

— Камень для меня — зародыш мира, — рассказываю я Петушку в склепе Агамемнона. — В нем заключена сжатая сила. Из нее раскручивается холоднокровный змей, и тогда наступает темнота, ночь. Согретый солнцем, он превращается в день, бронзовую пустынную змею. Змеиные меандры мистических рисунков, меж тьмой и светом, в двойственном змеином теле.