Полк прорыва - [16]

От сосны к сосне протянут кусок телефонного провода, на нем висят женские сорочки. Слышу смех и девичьи голоса. В землянке разговаривают. Видимо, сидя у печурки.

— Галка, ты не очень хлебай! А то кончится война, пойдешь с культурным человеком в ресторан и начнешь…

— Не начну! Кончилась бы только война, а остальное все будет как надо.

Сейчас я у них узнаю дорогу. Отодвигаю в сторону плащ-палатку и просовываю голову вперед.

И не понял, что произошло. Девушки завизжали, как будто на них устремился лев, забились в угол на нарах, прижались друг к дружке. И вдруг стихли.

— Добрый вечер! — говорю.

— Здравствуйте.

— Что же это вы так?

— Вася! А мы вас за немца приняли. Или за черта!

— Лучше уж за черта. Черт только пошутит, а немец — пуф! — и поминай как звали. — Я снял танкошлем, держу в руках. — Извините, пожалуйста, я к вам зашел случайно.

— Могли бы и не случайно. Мы вас приглашали…

Когда наш полк размещался в развалинах монастыря, рядом с нами оказались артиллеристы. Девушки приходили к нам в кино. Мы договорились встретиться. Однажды я направился к ним, но их уже на прежнем месте не было: снялись.

Может, я и попытался бы их разыскать, если бы не встретил тогда у родника Марину.

Они предлагают мне сесть, смеются над собой, что такие трусихи, хотя и одеты как солдаты.

— Мы слышали, что где-то впереди нас наступают танкисты.

— Спрашивали о вас.

Пробираясь по мокрым кустам, я насквозь промок, моя куртка стояла коробом.

— Бедненький, какая же на вас одежда! Жестяная… Не гнется? — сказала Зоя.

— Гнется.

— Но не горит?

— Горит.

Они усаживают меня ближе к печурке, подают кружку с чаем и кусочки сахара. Не насмотрятся на меня, будто на родного брата. Никогда еще в жизни за мной так не ухаживали.

— Я ведь заблудился…

— И очень хорошо сделали.

— Не совсем. — И я начинаю им рассказывать о своих похождениях. Они думают, что я шучу. А когда я вынул лимонку из кармана, замахали руками: спрячь скорее!

Чернобровая и розовощекая Галина, откуда-то из-под Полтавы, старается, как кочегар, у печурки, а светловолосая Зоя посмотрела на меня и опустила ресницы, словно снежная королева. Какая же она, наверное, красивая была бы в шелковом платье!

На столике рядом с котелками стоят телефонные аппараты.

— Нам сказали, что вы — комсорг того самого гвардейского танкового полка. Это правда?

— Правда.

— Комсорг? — произнесла Зоя так, будто впервые видела живого комсорга.

— Наша часть тоже гвардейская! — сказала Галина.

— Это заметно.

— Почему?

— Как же! Такой прием устроили.

Я спросил, где здесь дорога, по которой ходят наши машины в тылы.

— Понятия не имеем. Регулировщицы, те знают, а мы нигде не бываем, все в этой землянке. Но мы расспросим, не беспокойтесь. Есть где-нибудь дорога! — говорит Галина, а Зоя молчит. Стеснительная, не подумаешь, что военная.

Ноги у меня печет огнем. Сапоги промокли, да и портянки подвернулись.

— Извините, девушки, мне придется переобуться.

— Пожалуйста, переобувайтесь. Может, вам дать сухие портянки?

Я отказываюсь, но Зоя лезет на нары, достает из своего вещевого мешка чистую пару байковых портянок и протягивает их мне. Я не беру, расхваливаю свои, изрядно потертые в сапогах и порыжевшие, но она бросает их к порогу, за ящик.

— Ну, спасибо! Вот расскажу своим друзьям танкистам, не поверят, наверное.

Я переобулся, стало так приятно ногам, будто они, эти портянки, были пуховые. Тепло, сухо.

— Теперь можно и в путь-дорогу.

— Никуда вы не пойдете в такую пору. И так полночи ходили, — говорит Галя.

— Останьтесь, — просит Зоя. — Я бы на вашем месте осталась. Утром мы вас проводим.

Уговорили, остался. Мне и самому не хотелось уходить от них. Где я встречу еще такую землянку! С такими милыми девушками.

Они разместились на одной стороне нар, а я на другой. От печурки тепло, землянка озаряется тлеющими углями.

— Трудно вам, девчата, на войне?

— А где теперь легко? — говорит Галя. — Здесь мы хоть сыты. Сами попросились на фронт.

Мне показалось, что кто-то проходил мимо землянки, но вдруг остановился, слушает. Спускается по ступенькам, вытирает ноги о еловые ветки.

— Можно к вам?

— Мы уже спим, товарищ старшина.

— Я на минутку. — Он все же заходит. Смотрит на мои сапоги у печурки, ждет, что девушки скажут, но они молчат, — Что это за хлюст у вас тут появился?

— Это гость… Танкист с передовой. Мы его давно знаем. Комсорг полка!

— Сейчас побачим. — Старшина полез в карман за зажигалкой, присветил ею над самым потолком, как свечой, чтобы лучше было видно.

Я стал объяснять, как попал сюда, говорю, что мне надо дождаться утра, а потом буду добираться до штаба корпуса. Пусть он не беспокоится.

— Не мое дело. Командир батареи запретил. Поднимайтесь.

— Хорошо, я уйду. Только не шумите, ради бога.

Девушки уговаривали его тоже, но старшина был неумолим. Только крутил огромной головой запорожца и повторял:

— Командир батареи запретил.

Я видел, что ему доставляло удовольствие выдворять меня из землянки девушек. Не понимает, что их никакой охраной не уберечь, если они втайне что-то задумают.

Натягиваю сырые сапоги, которые распарились, потяжелели, стали мягкими и скользкими, надевать их неприятно. Старшина наблюдает, хладнокровно выдерживает, хотя я медлю, задерживаю его.