Полк прорыва - [11]

— Представитель! Что будем делать?

Глаза у него бешеные, челюсти дрожат.

Болванка свалила сосну рядом с танком Климова и засвистела рикошетом. Климов стал почти зеленым.

— А ну свяжи меня немедленно со штабом! — кричу я.

— Катись-ка ты к чертовой матери!

— Освободи башню!

— А ты меня сажал в нее? — Климов схватил меня за грудь, потянул на себя и резко оттолкнул. Я еле удержался на танке.

— Извини. Насчет башни я тут слишком… Но если мы не преградим им путь, они сейчас прорвутся к штабу полка. Разреши…

Климов отвел взгляд в сторону, как будто говорил не мне, а кому-то другому:

— Товарищ гвардии старший лейтенант! Как старший по званию, в критической обстановке я приказываю вам принять командование разрозненными группами пехотинцев, которых я задержал, и занять оборону по опушке леса.

Может, он шутит?

— Что смотрите? Выполняйте приказание.

Теперь я уже ничего не смогу сделать: он взял на себя ответственность за все свои поступки.

— Слушай, Климов, я выполню твое приказание. Но ты немедленно вышли один взвод на фланг в засаду. В лесок слева.

— Я сам все знаю… Иди к пехотинцам, а я взвод Косырева пошлю.

Пехотинцы уже окопались, у некоторых на бруствере лежат противотанковые гранаты. Я предлагаю им перейти поближе к танкам, но они не соглашаются.

— Мы еще немного подождем и пойдем на свои позиции. У нас там шинели остались. И похоронить товарищей надо.

— А что же все-таки у вас там произошло?

— Сами понять не можем. Проснулись, а на нас «тигры» идут. Видимо, ночевали где-то поблизости. Пробиваются на запад.

Лежим в траве. Какая-то невидимая бритва срезает ромашки, колокольчики. Иногда пуля врежется в бугорок и с длинным посвистом полетит в небо.

«Тигры» стоят, чего-то выжидают. И Климов ничего не предпринимает. Вдруг немецкие танки зашевелились, медленно поползли. Будто кто-то железным хлыстом ударил по сосняку — посыпалась хвоя, затрещали сучья. Рядом с климовским танком загорелся ИС. Экипаж выскочил, пугливо отходит в сторону. Но пламя не разгорается. Климов выбросил из своей машины огнетушитель. Заметив, что я бегу к ним, закричал:

— Михалев! Что же ты… — и зло выругался.

Его состояние передается и мне. Я готов ему ответить тем же.

— Да что ты копаешься! Дай им так, чтоб с них башни полетели! Или разреши…

Мне показалось, что Климов готов уже был уступить мне место в танке, но потом его что-то удержало, и он вновь опустился на сиденье.

— Стреляй, Климов! — закричал я.

Он испугался моего голоса больше, чем «тигров». Подал команду роте открыть огонь. ИС сотрясали землю шквалом. Но момент упущен: немецкие танки подошли совсем близко и засыпают нас болванками. Я прижался к корме танка, сверху меня придавило поваленной елкой. Мне бы попроситься в башню, но я знаю, что Климов не разрешит и воспримет это по-своему.

Вблизи нас не осталось ни одного уцелевшего дерева. Было видно, как на поляне, где развернулись «тигры», что-то произошло: они стали пятиться, два задымили.

Я не сразу сообразил, что это с фланга по ним открыл огонь взвод Косырева. Бьет по бортам. Пока «тигры» разворачивали башни, были подбиты еще две машины. Их берут на буксир и уволакивают за бугор.

Климов вылезает из башни и не спрыгивает на землю, как обычно делают танкисты, а спускается по броне, будто с горки, скользя и широко расставив ноги в истоптанных кирзовых сапогах. Лицо бледное, но обрадован, как никогда.

— Вот так-то, товарищ представитель!.. Можешь доложить, что Климов со своей ротой выиграл еще один бой.

Ничего не сказав Климову, я пошел в сторону штаба.

— Василий!

Никогда в жизни я не испытывал такой обиды и такого разочарования.

16

Сначала я шел напрямик, через лес, потом по тропинке, мягкой и чистой, устланной хвоей. Пестрые сыроежки стадами сидят у обочин, некоторые прямо на тропинке: красные, желтые, радужные, как бабочки. Поют птицы. Хочется до смерти спать, хотя я спал ночью. Лечь бы под сосной, разбросать руки, вдохнуть свежего смолистого настоя и забыться. Потом проснуться — и чтобы кругом была только тишина и птичий перезвон. Никаких танков и автоматчиков, никаких выстрелов.

Что же я ухожу? Не похоже ли это на бегство? А если «тигры» опять попрутся? Возвращаюсь в роту. Капитан Климов сидит на пеньке и пишет донесение.

— У тебя во фляжке есть что-нибудь? — Он поднимает голову. Глаза его сияют.

— Нет.

— Жаль. Хотелось бы по глотку… Я тут и о тебе пишу.

— Нечего обо мне писать.

— Ладно, ладно, не скромничай. Что бы у нас тут ни произошло, это никого не касается, а вон результаты налицо! — кивает он в сторону поляны, на которой горят немецкие танки. — Климовская рота опять показала себя.

Рота показала. Это верно. И возглавлял ее кто? Вот так стихия и возносит людей.

Климов шутит, улыбается:

— Ну, извини меня, если я тебя обидел. Мы все-таки друзья. Из нашего училища в полку никого, кроме нас, не осталось.

17

Опять я возвращаюсь к своей мысли: хорошо бы звучало — комсомольский полк!

Группу за группой мы принимали в комсомол. Ребята все хорошие, основную задачу свою понимают — бить фашистов по-комсомольски. Остальное будем уяснять потом.

Вручать билеты приехал заместитель начальника политотдела корпуса гвардии подполковник Ветошин. С ним корреспондент корпусной газеты, худой небритый капитан. Настороженно обращается к каждому танкисту: все в комбинезонах, кто их разберет, в каком звании. Рядом с ним Ветошин кажется великаном — высокий, плотный, с полным спокойным лицом.