Политика воина - [10]

Вот он – субалтерн саперной роты, вот он командует китайской армией, а вот организует приют для сирот… Затем – генерал-губернатор Судана, наделенный властью над жизнью и смертью, войной и миром. Но в любой роли мы видим человека, в равной степени невосприимчивого к нахмуренным бровям мужчин и улыбкам женщин, к жизни и комфорту, богатству и славе [7].

Гордон впервые проявил невероятную храбрость во время Крымской войны. Затем он участвовал в подавлении Тайпинского восстания в Китае и в 1865 г. триумфатором вернулся в Англию, где получил прозвище Гордон Китайский. В 1870-х гг. мы видим его в Центральной Экваториальной провинции на юге Судана, где он занимается картографированием верховьев Нила и создает ряд колониальных поселений. Позже, в должности генерал-губернатора Судана, он подавляет восстания и борется с работорговлей. Благочестивый христианин, он умер мученической смертью во время своего последнего противостояния с махдистскими войсками в Хартуме. Как изображения великих мужей, созданные Плутархом, так и изображение Гордона, созданное Черчиллем, показывает, что он в первую очередь озабочен личностями и индивидуальными действиями; долг исполняется и вознаграждается [8].

Для Черчилля корни славы – в нравственности последствий, в реальных результатах, а не в благих намерениях. Британская военная операция в долине Нила заслуживает восхищения исключительно потому, что за ней последовала «великолепная работа по созданию хорошего правительства и процветания» [9]. Британцы действительно построили дороги и прочую инфраструктуру, разработали систему общественных услуг. Во время многочисленных посещений Судана в 1980-х гг. мне доводилось слышать, как суданцы с гордостью и ностальгией вспоминают длительный период британского правления и последовавшее за ним десятилетие независимости, после чего в стране снова начались волнения, восстания и впервые после Махди поднял голову религиозный фанатизм.

Черчилль мог порой проявлять наивность относительно продолжительности влияния Британии на свои колонии, но он никогда не был циником. Действительно, во времена, когда только что созданное демократическое правительство Сьерра-Леоне просит Британию не выводить своих коммандос, когда международное сообщество сохраняет протекторат в Боснии и Косове, чтобы предотвратить возобновление этнического геноцида, когда австралийские оккупационные войска помогают защищать права человека на Восточном Тиморе, трудно обвинять Черчилля за поддержку колониальных интервенций, которые обеспечивали стабильность и более высокое качество жизни местного населения. На самом деле риторика Черчилля и некоторые из его намерений поразительно близки идеям современных моральных интервенционистов.

Черчилль пишет, что британский колониализм в долине Нила благороден, потому что его целью было «примирить враждующие племена, установить правосудие там, где царило одно насилие, разбить цепи рабства, извлечь богатства из земных недр, насадить первые семена коммерции и образования, расширить для целых народов возможности жить с удовольствием и сократить шансы на страдания, – какая более прекрасная идея или более ценное вознаграждение может вдохновить человеческие усилия? Деяние благодетельное, осуществление вдохновляющее, и результат часто чрезвычайно благоприятный» [10].

Когда Запад рассуждал о возможности вмешательства в ситуацию в бывшей Югославии, тоже предполагалось заменить насилие справедливостью, положить конец унижениям человека, заложить основы для возрождения торговли и т. д. Разумеется, Запад не искал выгоды от «извлечения богатств из земных недр», как Черчилль и другие колониалисты. Не было у Запада и расистских взглядов на местное население, как у британцев того времени.

Кроме того, Черчилль в гораздо большей степени, чем сторонники моральной интервенции 1990-х гг., сознавал практические последствия и нравственную пользу военного вмешательства. Он показывает, как поражение итальянцев в Эфиопии в 1896 г. могло подтолкнуть исламских фундаменталистов к нападению на пробританские египетские гарнизоны в соседнем Судане. Таким образом, ключевой причиной экспедиции Китченера было восстановление баланса сил в Северо-Восточной Африке [11]. Британия могла позволить себе эту экспедицию, потому что во всем остальном она жила в мире и ее экономика процветала. Британия была одной из ведущих промышленных стран и одним из финансовых центров того времени. И это, возможно, самое соблазнительное сходство между британской интервенцией в Судан и нашей [американской] на Балканы: мы были мирной нацией, пользующейся легким господством, которое последовало за нашей победой в холодной войне. Следовательно, мы могли себе позволить моральную инициативу, стратегическая выгода которой до сих пор оспаривается.

В свои двадцать пять лет Черчилль не впадает в заблуждение относительно местных реалий. Он понимает ошибки британских союзников в Египте гораздо лучше, чем многие американцы – ошибки в Южном Вьетнаме в 1960-х гг. Он объясняет, что реальной причиной восстания Махди были скорее притеснения со стороны Египта, нежели религиозный фанатизм. Суданцы, говорит он, «были разорены, их собственность разграблена, их женщины изнасилованы, их свободы ограничены» [12]. Черчилль не закрывает глаза и на ошибки Гордона, хотя и восхищается генералом-мучеником. Он сравнивает христианский мистицизм и неустойчивость личности Гордона с фанатизмом Махди.