Политический дневник - [12]

Фюрер все эти годы защищал мою твердую позицию, насколько мог это делать в своем положении. Он неоднократно с усмешкой подчеркивал, что сам с давних пор еретик, но время пришло лишь сейчас, так как отравление христианством изживается. Эти разъяснения оставались строго секретными, но недавно одна салонная львица Берлина с гордостью разболтала всё. Ах, эти «политические» салоны с множеством усердных «политизированных», «импозантных» дам – болезнь, которой поражены и мы, и преодолеть ее будет не так легко.

29.6.[1934]

Сегодня приходил д[окто]р Хунке[154] из Рекламного совета н[емецкой] экономики и сообщил о доверительной беседе в Рейхсминистерстве экономики. Во внешней торговле там сейчас хотят ввести диктат ведомств, то есть тех самых министерских чиновников, которые уже сейчас доказали свою недееспособность. Показательно в этом смысле высказывание д[окто]ра Риттера из М[инистерства] и[ностранных] д[ел]: он выступает сейчас за подобное ведомство внешней торговли, так как тем самым В[нешне]п[олитическое] в[едомство] будет полностью выключено. Очень неосторожная реплика! Тем самым он сам ставит на М[инистерство] и[ностранных] д[ел] клеймо саботажа в маньчжурском деле. Цель: расстроить наши планы, а затем в следующем году реализовать их же от лица М[инистерства] и[ностранных] д[ел]. Пусть даже Г[ермания] теряет одну позицию за другой.

Это экономическая измена родине и саботаж Движения и н[ационал] – с[оциалистического] канцлера! Риттер более чем созрел для концентрационного лагеря, где он смог бы поработать честно. Впервые в жизни.

Во вторник я сообщу фюреру об этом новом озарении «нашего» М[инистерства] и[ностранных] д[ел].

7.7.[1934]

Дни мятежа Рёма[155] позади, расследования обо всей подоплеке и взаимосвязях продолжаются, лишь они внесут ясность в вопрос, знали ли различные группы о том, что они участвуют в совместной операции.

Сообщения о путче поступали со всех сторон, в том числе и во В[нешне]п[олитическое] в[едомство]. В узком кругу доверенных лиц Макдональд сказал виолончелисту Крайслеру[156]: в следующие недели в Г[ермании] положение будет изменено насильственно. Госпожа Крайслер – не еврейка – «конфиденциально» оповестила нас – так и мы узнали об этом. Кроме того, порядочный Лютце[157] предупредил фюрера. Сперва было осведомлено только гестапо и люди, связанные с ним. 28 [июня] на Рейне последнее совещание с привлечением д[окто]ра Лея. В пятницу осведомляют Геббельса, которому, однако, приказано оставаться дома. Он просит: «Мой фюрер, разрешите и мне! Мой фюрер, возьмите меня!» Так и его допустили до мужского дела.

В Мюнхене СА в полном вооружении стоит в каре на Кенигсплац[158]. Рейхсвер с автоматами и при поддержке броневиков на Обервизенфельд[159]. Еще немного, и то, чего 10 лет удавалось избегать, стало бы реальностью: серые и коричневые открыли бы стрельбу друг в друга. Но с висзеевским[160] призраком было тут же покончено. Фюрер поехал в Висзее в сопровождении отряда СС и деликатно постучал в дверь Рёма. «Известия из Мюнхена», – сказал он, изменив голос. «Входи! – крикнул Рём воображаемому ординарцу, – дверь же не заперта». Гитлер рванул на себя дверь, бросился к лежащему на кровати Рёму, схватил его за горло и закричал: «Вы арестованы, свинья!» И передал предателя эсэсовцам. Рём сначала отказался одеваться. Тогда эсэсовцы швырнули «начальнику штаба» его тряпки в лицо, после чего тот соблаговолил их натянуть.

В соседней комнате Гейнеса[161] застали во время гомосексуального акта. «И всё это хотело править в Германии», – сказал фюрер удрученно. Гейнес устроил сцену с рыданиями: «Мой фюрер, я ничего парнишке не сделал». А парнишка от страха и боли целует любовника в щеку. Аманн[162] рассказывает: «Никогда я не видел, чтобы фюрер на кого – то поднял руку, но тут он схватил этого любовничка и с отвращением шваркнул об стену».

В коридоре фюрер натыкается на тощую фигуру с ярко накрашенными щеками. «Кто Вы такой?» – «Лакей начальника штаба[163]». Тут фюрера охватывает беспримерная ярость – он видит, насколько его СА погрязло в пороках, и приказывает отвести лакея вместе с остальными в подвал и расстрелять.

На обратном пути в Мюнхен фюрер встречает охрану Рёма. Ее останавливают. Лютце кричит: «Охрана, слушай мою команду!» Начальник охраны не реагирует. Тогда фюрер выпрыгивает из машины и повторяет приказ. Решающий переломный момент – и охрана поворачивает в Мюнхен. Остальные вызванные Рёмом командиры были остановлены фюрером и им лично арестованы.

Гитлер не хотел расстреливать Рёма. «Он ведь стоял рядом со мной перед судом[164]», – сказал фюрер Аманну. А[манн] в ответ: «Этого хряка нужно убрать». И Гессу: «Я сам застрелю Рёма». На что Гесс: «Нет, это мой долг, пусть даже потом меня самого расстреляют».

Рём из камеры заказывает обильный завтрак и поглощает его до последней крошки. Потом он требует в камеру ковер и хочет говорить с фюрером. Это уже перебор, «История предателя родины»[165] венчается последней главой. Ему оставляют пистолет. Приходят снова. Дают ему еще одну возможность. Он никак не реагирует. Тогда его расстреливают в камере – по крайней мере честные пули ставят точку в его жизни, а не веревка, которую он заслужил.