Политическая биография Сталина. Том 3 (1939 – 1953) - [5]

Разумеется, эта фундаментальная мысль разными учеными и пропагандистами преподносится под различным соусом и с отнюдь не одинаковой научно-документальной аргументацией. Опубликовано немало работ, в которых солидные авторы, давая свою интерпретацию событиям тех лет, призывают взглянуть на события той эпохи с планетарных высот (а почему не с еще более масштабных – например, космических?). «Только при планетарном подходе можно восстановить попранные сталинизмом профессионализм, честь и достоинство историка и гражданина, его ответственность перед обществом. Этот подход не означает равнодушия к добру и злу, отречения от принадлежности к той или иной социальной группе. Но он обязывает ученых всегда служить истине, даже если это и противоречит чьим-то сиюминутным интересам», – патетически пишут А. Мерцалов и Л. Мерцалова[5].

В сущности, позицию, выраженную в данном высказывании, трудно оспорить. Однако одних клятв в приверженности истине и исторической правде, призывов внимать голосу совести и отличать добро от зла – всего этого недостаточно. По крайней мере, под мощной защитой провозглашенных этических норм цитировавшиеся выше авторы явно тенденциозно трактуют многие события тех лет и выносят безапелляционные вердикты. В приложении к историческому материалу их вердикты чем-то смахивают на приговоры суда инквизиции. Квинтэссенция их вердикта столь же проста, сколь и сурова: «Сталин оставил своим наследникам весьма слабую схему доводов, призванных скрыть ответственность за события 1941 г. и их последствия. Среди них – нарочитое подчеркивание „вероломства фашистов“; двусмысленное утверждение о внезапности нападения без указания его сути и виновников, ложные тезисы о военно-техническом превосходстве вермахта над Красной Армией в момент нападения, об использовании вермахтом уже 22 июня всего военно-экономического потенциала завоеванных стран; внешне правдоподобные положения об отмобилизованности вермахта и овладении им опытом современной войны, быстром поражении Франции и отсутствии второго фронта; фарисейские тезисы о „самоуспокоенности“, „благодушии“ народа и „недисциплинированных красноармейцах и командирах“, „перепуганных интеллигентиках“, „некомпетентности и измене генералов“; жалкие попытки создать некие конструкции о нациях „миролюбивых и агрессивных“, о контрнаступлении как панацее чуть ли не от всех военных бед и др.»[6].

Не знаю, как у читателя, но у меня эта схема доводов, которую высмеивают авторы, почему-то не вызывает столь решительного отторжения. Возможно, в ней кое-что упрощено или преувеличено, но в своей основе она соответствует, на мой взгляд, тому, что мы имели в действительности. В дальнейшем, при конкретном рассмотрении затронутых проблем, мне представится возможность привести необходимые контраргументы. Сейчас я хотел бы привести мнение историка Ю. Полякова, которое, по моим, возможно, примитивным представлениям, кажется достаточно объективным, и его трудно опровергнуть, если не закрывать глаза на реальности той поры. «Без сталинского авторитета в то время, – писал он, – без жёсткой требовательности и дисциплины вряд ли удалось бы в условиях тяжелейших поражений, потерь, неудач удержать от развала государственную машину и всю страну. Это практическая сторона. Но есть и другая – психологическая. В военных условиях важен был Сталин как организатор, в руках которого сосредоточивались все бразды правления, а держал он их достаточно твёрдо»[7].

Оставляя для дальнейшего более обстоятельного рассмотрения некоторые из принципиально важных моментов, касающихся прежде всего методологии подхода к оценке событий той поры, считаю необходимым хотя бы в самом конспективном виде затронуть еще одну важную проблему. От того, как интерпретировать ее, как применять при анализе того или иного события, в принципе зависит, по существу, все: и направленность выводов, и концепция самого автора. Иными словами, дух и характер всего исследования.

Речь идет о моральных аспектах, а говоря шире – о роли и месте морально-этических норм при подходе не столько к событиям, сколько к мотивам, которыми руководствовался Сталин в проведении своего внешнеполитического курса. Исследователи либерального толка на каждом шагу пытаются уличить Сталина в попрании элементарных норм морали, беззастенчивом цинизме, который стал будто бы определяющей чертой как его политического мышления, так и его конкретных внешнеполитических действий. Я специально выделяю сферу внешней политики, поскольку именно она в этот период находилась в эпицентре всей его деятельности. Что, однако, не равнозначно тому, будто внутренние проблемы отошли на задний план. Здесь нельзя допускать упрощения и искусственно отделять область его внешнеполитической деятельности от руководства всей советской политикой вообще.

Но неоспоримым фактом является то, что сфера международная обрела приоритетное значение в числе проблем, которыми ему пришлось в это время заниматься. Именно этот период стал тем периодом, когда он не только за кулисами, но и на открытой политической сцене начал проявлять себя в качестве государственного и политического деятеля первой величины. Именно тогда Сталин по-настоящему выявил и продемонстрировал свои качества деятеля мирового плана. В тогдашнем раскладе мировых политических фигур он выдвинулся на первый план. Его позиция по тому или иному международному вопросу начала играть одну из решающих ролей при решении крупных мировых проблем, прежде всего проблем войны и мира. Разумеется, его вес и роль в мировой политике определялись не его собственными личными качествами, а прежде всего возрастанием экономического, политического, военного, научно-технического, культурного и иного потенциала страны. Хотя, следует добавить, личные черты и своеобразные особенности характера Сталина, бесспорно, наложили свою неизгладимую печать на то, как он выступал на мировой арене в роли одного из мировых лидеров. Не преувеличивая, можно с достаточным на то основанием утверждать, что именно в рассматриваемый период вождь фактически завершил формирование своей внешнеполитической концепции. Причем, следует уточнить, что в данном случае имеются в виду не какие-то теоретические формулировки или положения, а сам дух, реальное содержание этой концепции. К тому же сам термин – завершение формирования концепции – это скорее подведение какого-то промежуточного итога, а не финал всего процесса. Ибо внешнеполитические взгляды и установки вождя никогда не представляли собой свода законченных и незыблемых формул. Они никогда не отличались статичностью, а находились в динамике развития вплоть до самой его смерти.