Политическая антропология - [76]

Более реально факт этнического неравноправия отражает количество представителей той или иной национальности в различных органах власти. Рассмотрим его на примере того же Казахстана. Этнонациональный состав высшего законодательного органа власти страны на 1990-1993 гг. приблизительно соответствует этнонациональному составу населения республики. Удельный вес представленности титульной нации (так называемый коэффициент Празаускаса (КПр))[25] составляет 1,2. Для русских КПр равен 0,9. В то же время доля русского населения в исполнительных органах власти существенно меньше. На местном уровне КПр для русских уменьшился к 1993-1994 гг. с 1 до 0,7, тогда как КПр для казахов возрос с 1,2 до 1,3. В аппарате кабинета министров число казахов еще больше (КПр для русских – 0,6, КПр для казахов – 1,5). Но еще значительнее диспропорция в аппарате президента Назарбаева (КПр для русских – 0,5, КПр для казахов – 1,7) (Галиев и др. 1994: 43-44, 47-51, 53-55).

Подобное положение дел характерно не только для ныне независимых государств, но и для многоэтничных субъектов Российской Федерации. Почти во всех национальных республиках РФ политическая власть контролируется титульными этносами, даже если они и не составляют большинства численности населения. Так, в Якутии КПр в законодательном органе власти составил 1,8 – для якутов и 0,6 – для русских (Khazanov 1995:177-179). В Татарстане титульная нация преобладает как в административном аппарате, так и в парламенте (соответственно КПр составляет 1,6 и 1,5). В Башкирии КПр равняется соответственно для законодательной (башкиры – 1,9-2,5; татары – 0,5-1; русские – 0,5) и исполнительной (башкиры – 2,7-3; татары – 0,5-0,7; русские – 0,4-0,5) власти (Галлямов 1999: 166-167). Схожая ситуация в Адыгее, где адыгейцев еще меньше, но они практически полностью контролируют структуры власти (Тишков 1997: 120). Подобных примеров можно привести еще достаточно много.

Однако между поведением власти в независимых государствах СНГ и многонациональных субъектах Российской Федерации есть принципиально иная, отчасти зеркальная разница. Титульные элиты бывших республик СССР озабочены укреплением своей власти и полагают, что эта задача может быть разрешена через вытеснение представителей других наций из государственных институтов, навязывание своего языка и культурных ценностей нетитульным этносам. Все это может привести к разрешению межэтнических противоречий только после создания новых наций с синкретичной культурой (вопрос в том – насколько это реально) либо после максимального вытеснения (вплоть до иммиграции) русскоязычных меньшинств.

Национальная элита полиэтничных республик России нередко ведет себя аналогичным образом, что позволяет видеть в происходящих процессах определенную закономерность. В то же время ситуация здесь сложнее. Эти республики не являются самостоятельными государствами, и федеральный центр озабочен развитием националистических тенденций в отдельных регионах страны. Однако политика выплавления единой нации здесь едва ли применима. С одной стороны, центр должен учитывать этнокультурные особенности различных субъектов Федерации. С другой стороны, он не должен забывать о задачах государственной безопасности и бороться против сепаратистских устремлений национальных князьков. Удастся ли правительству и президенту найти общенациональный консенсус, который бы поддерживался всеми гражданами независимо от их этнической принадлежности, – это ключевой вопрос, от которого зависит будущее страны.

Сакрализация власти

Для традиционных обществ в принципе нехарактерна идея дробимости власти. Правитель является единственным носителем сакрального статуса, любые иные институты власти автоматически воспринимаются как подчиненные ему агенты. В случае попыток копирования западной модели разделения властей, как правило, законодательная власть воспринимается как нежелательный, дестабилизирующий и ненужный конкурент не только самим правителем, но и большинством населения. Поэтому нередко во главе нового посттрадиционного государства становится лидер харизматического толка, облеченный почти неограниченными полномочиями, а руководимая им партия превращается в государственную, монопольную.

Хорошо иллюстрируют данную ситуацию, например, практикуемые в ряде африканских государств обновленные формы традиционной клятвы верности. Преданность обещают уже не вождю или королю, а партийному лидеру (не народу, не стране!). Например, в Габоне члены политбюро произносят перед вступлением в должность клятву: "Я клянусь и обязуюсь… быть лояльным и верным генеральному секретарю партии" (Бочаров 1992: 227). В Заире после переворота 1965 г. к власти пришел Мобуту Сесе Секо. Он является главой государства и возглавляет единственную в стране партию (НДР), объединяющую практически все взрослое население страны. В стране существует культ личности Мобуту ("мобутизм") – вождя и отца нации, который выступает в качестве оплота мира и стабильности в стране. "Мобутизм" трансформировался в светскую религию, в число базисных постулатов которой входит обоснование исконности власти Мобуту, соответствие ее традиционным ценностям заирского народа, внешнее подобие президентской власти власти традиционного вождя. Каждый день перед телевизионными новостями идет заставка с портретом Мобуты и со словами: "Заир – одна страна, у Заира одна партия, а у партии один вождь" (Хорос 1996: 32-34).