Полгода из жизни капитана Карсавина - [6]

— Девка — огонь!.. — Удовлетворенные рассказом, расходились по домам соседи, не зная, верить или не верить тому, что обещала Степанидина дочка в недалеком будущем. Уж больно это все не вязалось с размеренным ритмом их деревенской жизни.

Начинался сенокос — пора жаркая, ответственная. Степанида Васильевна по утрам, еще затемно, будила дочку, и вместе отправлялись они в луга, в душистое разнотравье тверской земли. Косить Анна умела не хуже других. За день уработается, завалится в сено. И как же тогда волнует душу колокольный благовест — задумчивые, строгие и печальные, чистые июньские колокола… А бабы по вечерам беседы на крыльце ведут: что у кого отелилось, ожеребилось, родилось, что у кого болит, чем это что лечить.

— Да что вы все мелете об одном и том же? — не выдержала как-то Степанида — ей не терпелось показать газету, в которой писали о ее Нюрке. — Вот, почитай Кто — что там в столице-то деется?.. — Степанида тыкала пальцем в газетный снимок, на котором признать кого-либо было почти невозможно, и когда кто-то из девчат принялся читать подпись под тем снимком, она, радуясь и гордясь за свою дочку, нетерпеливо посматривала то на одну, то на другую соседку, ожидала, что же скажут о ее Нюрке.

— «…На снимке ударник бригады мирового пролетариата, одна из тех, кто вывел Страну Советов на передовые рубежи в техническом, экономическом, военном и культурном отношениях, одна из миллионов, которая под руководством вождя и учителя трудящихся всех стран…»

— …Младший лейтенант! Я вам приказываю встать!.. Вста-ать!..

Анна не сразу разобралась, кто кричит, к кому обращены эти требовательные слова, а властный голос не отступал; ее вдруг резко тряхнуло несколько раз, потом чьи-то сильные руки оторвали от земли, и тогда до нее дошло уже совсем отчетливое, умоляющее:

— Ну, пошли, пошли, родная…

С великим трудом переставляя ноги, то и дело проваливаясь в глубокие сугробы, но все-таки продвигаясь за идущим впереди человеком, Анна Егорова только сейчас, кажется, и поняла, что же произошло, судя по мраку ночи, всего несколько часов назад.

…Ей было приказано доставить какого-то генерала из расположения 6-й армии в пункт, обозначенный на карте крестиком. До штаба армии Егорова долетела благополучно. Едва приземлилась, тут же к ее самолету подкатила эмка, и из машины вышел генерал. Анна четко, по-военному доложила о готовности выполнять задание. Генерал поворчал: что это, мол, для командующего артиллерией фронта мужика, что ли, не нашлось с самолетом? А когда увидал, что самолет к тому же и под «чертовой дюжиной», совсем было расстроился, да, видно, отступать уже некуда было — обстановка требовала. Он махнул рукой, прихлопнул на голове баранью папаху и полез в кабину.

В полете Анна временами поглядывала на своего пассажира в пристроенное к стойке центроплана зеркало. Лицо у генерала было усталое, хмурое. «Чего это он такой — боится, что ли?» — подумала Анна, а когда взгляды их встретились, она ободряюще улыбнулась и показала рукой на сверкающий под крылом самолета зимний наряд земли.

Но в следующее мгновение в воздухе произошло то, к чему Анна Егорова и сама-то если была готова, то разве что теоретически — по рассказам старых пилотов. На ее беспомощный связной самолетик заходила в атаку пара стремительных «мессершмиттов»… Их хищный профиль узнать было легко. «Худые» — насмешливо закрепили летчики за этим вражеским истребителем прозвище из-за тонкого профиля его фюзеляжа. Однако не считаться с такой машиной никто не мог, подтверждением чему были две внушительные очереди снарядов, прошедшие слева и справа от кабины Егоровой.

Раздумывать в сложившейся ситуации слишком долго не пришлось. Тенью промчались «мессеры», сверкнув белыми крестами на плоскостях, и эффектно разошлись боевыми разворотами: один — левым, другой — правым, чтобы повторить атаку.

«К земле, прижаться к самой земле!..» — сработало единственно верное решение, и Анна Егорова бросила свою машину вниз, сливаясь с макушками деревьев.

Вторую атаку «мессершмиттов» удалось сорвать. Но отступаться от легкой добычи немцы, похоже, не собирались. Если что и мешало им поскорей разделаться с «русфанерой», так лишь большая разница в скоростях машин да еще это упрямое желание русского летчика как-то перехитрить их. Что говорить, маневрировать Иван умел: снаряды и пулеметные очереди пролетали мимо…

Трудно сказать, чем бы окончилась та неравная схватка, но, когда немцы заходили в очередную атаку, мотор на самолете Егоровой закашлялся, чихнул пару раз и заглох. Пропеллер замер теперь ненужной в воздухе палкой, машина по инерции еще летела, поддерживаемая легкими крыльями, но высота падала, падала, и вскоре Анне пришлось приземляться — прямо на снежное поле.

Когда «мессершмитты» улетели, она выбралась из укрытия в леске и осмотрела машину. Лопасть винта была отбита, масляный и бензиновый баки повреждены, куда-то отлетел один цилиндр мотора. Пробоины в плоскостях, фюзеляже — их Анна не стала считать. И без того было ясно — разделались гады!..

Ночь слабо спорила с зарей, когда Анну Егорову и ее пассажира остановил требовательный окрик: