Полёт продолжается - [3]

— Может, зайдешь вечерком? Уезжаю ведь… Отлетался.

Курманов не хотел даже показываться Деду, как он называл Дорохова за глаза. Но слова Дорохова, особенно «отлетался», вызвали у него какую-то жалость. Неужели Дед и в самом деле никогда больше не поднимется в небо? И у него, непонятно почему, вырвалось:

— Забот навалилось…

— Заходи, не увидимся ведь больше…

Дорохов чувствовал себя напряженно, он положил трубку, не дожидаясь ответа. Был уверен: Курманов должен прийти, но не был уверен, что, продолжая разговор, не сорвется и не скажет ему сию же минуту о непривычной для себя тишине. Нет, с Ермолаевым ему всегда было куда проще.

Курманов ругал себя, что не смог отказаться. Теперь, хочешь не хочешь, иди, исповедуйся Деду. И так уж надоело слышать: «При Дорохове полк гремел, а что стало…» Да и поймет ли его Дед? Но он все же пришел.

— Чего хмурый, Григорий Васильевич? Ну прямо туча тучей, — сказал Дорохов, здороваясь с ним.

— Нахмуришься, — протяжно ответил Курманов и сделал длинную паузу: ни о чем не хотел говорить. Но приветливый тон Дорохова, ждущее выражение его лица вызвали у Курманова доверчивое к нему расположение, и, поколебавшись, он продолжал разговор так, будто они его вели давно: — Знаете, чем все обернулось? Во всех смертных грехах обвинили капитана Лекомцева. Иные, толком не разобравшись, катят на него бочку. А у Лекомцева — звено, как он будет летчикам в глаза смотреть?

Дорохов о летном происшествии знал. Капитан Лекомцев катапультировался за день до его отъезда в госпиталь. Но его волновало другое: почему не летает полк? Готовясь вести разговор именно об этом, он сочувственно произнес:

— А чего горячку пороть — разберутся.

— Да уже разобрались, — с холодной упрямостью продолжал Курманов. — Лекомцеву ярлык повесили: «недоученность», Курманову (так он и сказал о себе — в третьем лице) — «неполное служебное соответствие». — Вздохнул и с горькой иронией добавил: — Все как полагается, просто и, я бы сказал, буднично, Курмаловская прямота Дорохову не в новинку. А тут, видать, и самолюбие основательно задето. Теперь его не сдержишь. Но не за этим же он его позвал, чтобы случай с Лекомцевым пережевывать.

— Вот видишь, не хотел я ворошить это злополучное ЧП, а ты сам напрашиваешься, — дружелюбно сказал Дорохов, уже согласный выслушать Курманова.

Грустная улыбка шевельнулась на губах Курманова. Ему самому надоело объясняться. Но сочувственный тон Дорохова смягчил душу: а вдруг Дед поймет его? Должен же кто-то его понять. Да если уж начал… А коли так, хоть и невеселая песня, а доводи до конца.

— О чем же тогда говорить, Степан Гаврилович? Ермолаев, например, одно заладил: «Чудак, зря ерепенишься, только огонь на себя вызываешь…» Да еще советует: «Козыряй!» Козырять-то козыряй, а если не с того конца узел развязывают — воды в рот набрать?!

Слова Курманова резали Дорохову слух. Ну зачем трогать Ермолаева? Не кто-нибудь, а именно он предупреждал Курманова: «Обожжешься ты на своем Лекомцеве, вот посмотришь». И ведь как в воду глядел.

— Ты не смолчишь, — недовольно сказал Дорохов, — но и на рожон лезть не дело. Командир за все отвечает. Понял, да?!

«Нет, Дед тоже не поймет меня», — подумал Курманов и стал медленно подниматься со стула. Дорохов насторожился: неужели хочет уйти? Такая мысль у Курманова была, но он передумал, пошел не к двери, а к окну, выходившему на территорию городка.

Домики летчиков погружались в сумерки, пропадали их очертания, то там, то здесь вспыхивал свет, и скоро уже виднелись одни огоньки, как на аэродроме во время ночных полетов. Глядя на них, Курманов вдруг как-то странно заговорил, словно со сцены:

— Человек так устроен, что всегда ждет доброго слова. У командира большая власть, будьте с ней осторожны. Упаси бог обидеть человека. Он может потерять в вас веру, а с ним идти в бой.

Дорохов включил свет. Круглое лицо его вдруг вытянулось, брови подскочили кверху, и он устремил на Курманова неподвижный, молчаливый взгляд. А Курманов обернулся к нему и, набрав силу в голосе, горячо спросил:

— Знаете, чьи эти слова? Ваши! Вы их мне говорили! Дорохов был изумлен. Раньше ему казалось, что Курманов многое пропускал мимо ушей, не принимал к сердцу его советы, все хотел независимость свою подчеркнуть. А он, выходит, все брал на заметку.

Да, Дорохов говорил ему эти слова. Лет-то Курманову сколько тогда было, если сейчас тридцать?.. Эти слова в свое время и он слышал от старших. Верные слова. Он всегда может повторить их.

— Ну и что?!

Дорохов все время боялся, что пружина, которая удерживала его от прямого и резкого разговора с Курмановым, преждевременно сорвется, тогда как обстоятельства требовали того, чтобы он набрался терпения и выслушал Курманова до конца.

Курманов пододвинулся ближе к Дорохову, лицо его побледнело, и он глуховато сказал:

— А вот послушайте… За два дня до происшествия я лично проверял технику пилотирования Лекомцева. И знаете, что в летной книжке написал? «Отлично»! Да ему и пять с плюсом можно поставить. Превосходный пилотаж-ник! И после этого — «недоученность»! — Курманов откинулся на спинку стула, налил в стакан воды, выпил и, стараясь говорить спокойно, продолжил: — Потом, известное дело, Лекомцева замучили проверками, зачетами, и летчик начинает сомневаться в том, в чем твердо был убежден. Судите сами: Лекомцев докладывает: «Рули не сработали», а ему в ответ: «Нервы у тебя не сработали, а не рули». Вот и весь сказ. А теперь скажите, поверит ли мне Лекомцев? — Курманов сделал паузу и медленно произнес: — Легче всего обвинить летчика. А ведь доказать надо, докопаться до истины. Кто-то же должен это сделать.