Полёт Орла - [9]

Итак, что такое смерть, реально? — конец? Организм приходит к своему концу через старость, болезнь, несчастный случай. Очень немногие из нас стареют красиво, потому что мы превратили свою жизнь в страдание, и это страдание с годами проявляется на наших лицах вместе с печалью об ушедшей навсегда молодости.

Можно ли умирать для всего «известного», психологически, изо дня в день? Пока свободы от «известного» нет, «возможности» наши остаются нераскрытыми. Сейчас все наши «возможности» лежат в области «известного», но когда есть свобода, эти «возможности» безграничны. Может ли человек умереть, психологически, для всего минувшего и всех своих привязанностей, страхов, забот, суеты, гордыни настолько полно, что завтра мы проснёмся абсолютно обновлёнными? Вы спросите: «Как это сделать? По какой методике?» Методики не существует, ведь «метод» подразумевает будущее; он предполагает, что вы будете практиковать и достигать чего-либо постепенно, в будущем, через много-много дней. Но можете ли вы увидеть немедленно, увидеть действительно, не теоретически, истину того, что ум не может быть свежим, невинным, молодым, полным жизни и страсти, если он не умирает, психологически, для всего прошлого? Но мы не хотим избавляться от прошлого, так как сами являемся этим прошлым, все наши мысли основаны на нём, всё наше знание является знанием прошлого, — как же ум сможет от этого избавиться? Само усилие ума избавиться от прошлого является частью этого прошлого — наше прошлое хочет перейти в иное состояние.

Ум должен стать необыкновенно тихим, безмолвным, и он действительно становится таким без всякого сопротивления или какой-то системы, если он видит всё это. Человек всегда мечтал о бессмертии; он рисовал картины и ставил под ними своё имя, что является формой бессмертия; оставляя имя, человек всегда хотел оставить что-то после себя. Но что он может оставить после себя, кроме технических знаний? Что он может отдать из самого себя? Что он такое? Вы и я — что мы из себя представляем, психологически? У вас может быть больше денег на банковском счёте, чем у меня, больше ума. Но психологически, разве мы все — не уйма слов, воспоминаний, жизненного опыта? Именно это мы хотим передать сыну, вкладываем в книгу, в картину, — наше «я». «Я» становится чрезвычайно важным, «я» противопоставляет себя обществу, «я» хочет отождествиться, солидаризоваться с чем-то, «я» хочет реализовать себя, «я» хочет стать чем-то великим — и всё прочее, что вы знаете. Когда же вы наблюдаете это «я», вы видите лишь клубок воспоминаний, пустых слов, — это и есть то, к чему мы привязаны, сама суть разделения между мной и вами, нами и другими.

Когда вы понимаете всё это — наблюдаете это не с помощью других, но сами, наблюдаете очень внимательно, непосредственно, без всякого осуждения, оценки, подавления, — вы понимаете, что любовь возможна только когда есть смерть. Любовь — не воспоминание, любовь — не удовольствие. Говорят, что любовь связана с сексом — возвращаясь к разделению на мирскую любовь и священную, одобряя одну и осуждая другую. Но, определённо, это не имеет к любви никакого отношения. Любовь никогда не приходит во всей своей полноте, если нет умирания для всего прошлого, для всех мук, конфликтов, печалей; тогда есть любовь; тогда человек может делать, что хочет.

Как мы уже говорили в прошлый раз, очень просто задать вопрос; но задавайте его обдуманно и оставайтесь с ним, пока не разрешите его сами для себя полностью; такие вопросы имеют большое значение; но спрашивать просто так, необдуманно, имеет очень мало смысла.

Участник беседы: Если у вас не будет разделения между «тем, что есть» и «тем, что должно быть», не приведёт ли это к самодовольству, к благодушию, когда вас уже не волнуют ужасы, творящиеся вокруг?

Кришнамурти: Какова реальность «того, что должно быть»? Обладает ли это вообще какой-то реальностью? Человек склонен к насилию, но «должен быть» миролюбивым. Какова реальность этого «должен быть»? — и зачем нам оно? Если это разделение исчезло, станет ли человек самодовольным, благодушным, принимающим всё? Приму ли я насилие, если у меня нет идеала ненасилия? Ненасилие проповедовалось с древнейших времён: не убий, будь сострадателен, и так далее; факт таков: человек склонен к насилию, и это — «то, что есть». Если человек принимает это как неизбежность, он действительно становится самодовольным, благодушным, как сейчас. Человек принял войну как часть жизни и воюет, несмотря на тысячи религиозных, общественных и иных санкций, призывающих его: «Не убий», — не только человека, но также и животных; но он убивает животных, чтобы есть их, и он идёт на войну. Так что не будь идеалов, вам пришлось бы остаться с тем, что у вас есть. Сделало бы это вас самодовольным, благодушным? Или тогда у вас хватило бы энергии, интереса и жизненных сил, чтобы разрешить «то, что есть», — найти из него выход? Не является ли идеал ненасилия бегством от факта насилия? Когда ум не убегает от факта насилия, встречает его лицом к лицу, без осуждения, — тогда этот ум действительно обладает качеством ненасилия. Такой ум не приемлет насилия; насилие не сводится к причинению боли или к убийству кого-то; насилие, в равной степени, — это и искажение, подражание, имитация, следование социальной морали или своей собственной особой морали. Любая форма контроля и подавления есть форма искажения и потому насилие. Конечно, чтобы понять «то, что есть», необходима напряжённость, чуткость к реальности. То, что действительно есть, — это разделение, созданное человеком через национализм — одну из главных причин войны; мы принимаем национализм, поклонение флагу; есть еще религиозные деления на христиан, буддистов, тех или других. Не можем ли мы быть свободными от «того, что есть», наблюдая реальность как факт? Вы можете быть свободными от этого, когда ум не искажает того, что наблюдает.