Полет лебедя - [12]

— Разве штаны не должны быть поверх ботинок? — поинтересовалась бабушка. Она была так поглощена странным видом этих башмаков, что не заметила улыбки Ханса.

— Нет, нет, я не должен закрывать башмаков, иначе люди подумают, что их у меня нет.

— Шейный платок, — воскликнула мать и метнулась к буфету. — Платок, который мне вчера дала мадам Гульдберг, он изменит вид.

С полным ртом булавок она приступила к работе, и в скором времени половина огромной шеи была спрятана в белоснежных складках.

Улыбка Ханса Кристиана внезапно погасла. Он схватил мать за руку.

— Я что, уколола тебя, сынок?

— Нет, мама, я просто подумал, как потом я это буду делать сам.

Пальцы Анны-Марии замерли в нерешительности. Доброе лицо бабушки внезапно погрустнело от осознания отчаянного положения мальчика. Как он будет одинок!

— Я знаю! — воскликнул он. — Я вообще не буду его снимать, пока не смогу купить себе новую рубашку! А это будет совсем скоро, через неделю или две, но не позже! Если ты уже закончила, мама, то я причешусь. О, из меня получится прекрасный юный господин!

Но внезапно, словно обжегшись, он выронил расческу из рук.

— Мама!

Три пары глаз уставились на него с удивлением.

— Мама, у меня же нет шляпы!

Йоргенсен поудобней устроился на своем верстаке, бабушка заворачивала в полотенце хлеб и сыр. Но Анна-Мария нырнула под кровать, оставив снаружи только ноги, и вытащила оттуда большую квадратную коробку.

— Шляпа Андерсена! — воскликнула она.

Это была шляпа, позеленевшая от времени, но все еще сохранившая свою форму

— Я ее очень хорошо помню, — почтительно произнесла бабушка. — Андерсен надевал ее только по воскресеньям в церковь. Примерь-ка ее, Ханс Кристиан.

Мальчик натянул шляпу на голову. По бокам она повисла на ушах, а сзади оперлась на воротник.

— Она слишком большая, — сказала Анна-Мария с сомнением, покусывая мизинец.

— Да, но он вырастет, — вставила бабушка.

— Конечно, я же вырасту! А если нет, то очень скоро я смогу купить себе новую шляпу. Теперь я готов! Где моя сумка?

— Тебе не нужна сумка, — запротестовала мать. — Тебе нечего положить в нее, кроме нескольких чистых носовых платков, которые спокойно уместятся у тебя в кармане.

— Но никто не путешествует без сумки! Сумка отца под кроватью. Пожалуйста, мама, достань ее. Я знаю, что положу в нее. Мой кукольный театр!

Йоргенсен бросил через плечо пренебрежительный взгляд.

— Конечно же ты возьмешь с собой кукол! Маленький мальчик, отправляющийся покорять мир!

— Оставь его! — рявкнула Анна-Мария из-под кровати. — У него будет достаточно времени, чтобы поиграть со своими куклами и подумать о Шекспире. Вот сумка, Ханс Кристиан.

Ханс поспешно начал заполнять сумку куклами.

— У меня будет достаточно времени выбросить их, когда я буду играть на сцене Королевского театра.

Анна-Мария кивнула и смахнула слезу.

— Ты забыл разбить свою копилку, сынок. Это сейчас важнее всего.

— Разбей ее за меня, мама. Я боюсь опоздать.

Анна-Мария нанесла сильный удар по глиняной

свинке кухонным ножом, и она разлетелась на куски. Монеты покатились по столу.

— Тринадцать риксдаллеров! — воскликнул мальчик. — Я богат!

Он сложил монеты в носовой платок и аккуратно завернул.

— Они скоро закончатся. Хоть ты и напоминаешь аиста, но ты не сможешь питаться лягушками, — заметил Йоргенсен.

— Но эти тринадцать риксдаллеров и нужно-то мне всего, чтобы добраться до Копенгагена. После этого мне не придется много тратить. А совсем скоро я уже начну зарабатывать деньги.

Бабушка зашнуровывала сумку, а Анна-Мария склонилась над Хансом.

— Ты же тогда пришлешь немножко своей бедной матушке. Правда, сынок?

— Конечно, мама. Мы все будем богаты!

— Хорошо.

С этими словами Анна-Мария надела деревянные башмаки и взяла сумку.

— Пойдем, мы проводим тебя до ворот и посмотрим, как ты сядешь в дилижанс.

С болью в сердце мальчик в последний раз окинул взглядом комнату. Он уходил, действительно уходил. Но внезапно он почувствовал, что совсем не хочет этого. Копенгаген! Это слово звучало для него странно и незнакомо, как имя, которое он никогда не слышал раньше. В данный момент самым важным для него оставались его мать и бабушка, китайский принц и кусты смородины. Ханс уже было открыл рот, чтобы крикнуть матери, что он не может уехать, что он останется и станет портным, когда поймал взгляд Йоргенсена, сфокусированный на нем с пристальным вниманием.

«Так, значит, мальчик отступает», — вот что думал Йоргенсен.

Ханс высоко поднял голову, и его лицо озарила смелая улыбка.

— Что же, прощай, Йоргенсен! Желаю тебе счастливого будущего среди твоих гвоздей и игл!

Мужчина поклонился с издевкой.

— Я могу пожелать тебе того же среди грима и пудры! Без сомнения, к тому времени, когда ты вернешься, я уже умру. Но даже под землей будет звучать эхо приветствующих тебя почитателей. И я узнаю об этом. Прощай, Ханс Кристиан!

Он махнул ему своим молотком, Ханс помахал ему в ответ рукой и побежал на улицу догонять мать и бабушку.

Никто больше не пожелал ему счастливого пути. Проходя мимо других домов, он видел, как дергались занавески и отовсюду на него смотрели любопытные насмешливые глаза. Однажды он вернется, как предсказала гадалка, и они уже не будут смеяться над ним. Он должен помнить об этом.