Полет голубки над грязью фобии - [2]

На следующей странице ко мне подошел весь желтый от налипшего песка журналист. Интервью для журнала "Америка": - Ваш любимый город? - Рим, - а про себя думаю: "Не город Рим живет среди веков, а место человека во Вселенной..." Он повторил это вслух, получилось сипло. - Откуда вы знаете, что я подумала? Просто я опытный Журналист. Он куда-то убежал, вероятно, в свою Америку. До крушения оставалось полчаса. На кухне кто-то кричал сипло и весело: "Ну как помирать-то будем?" Звуки радио все усиливались. Незабвенная и полная ностальгических амбиций песня "Мастер и Маргарита" звучала сегодня как-то особенно сладко, как это бывает в последний раз. Из кухни вприсядку выскочил мужик, и его швыряло по желтому коридору. Иногда он залетал в купе, и тогда там визжали девчата: Валя, Люся, и тоньше всех - Валя.

По пояс голая аккордеонистка спокойно и таннаториально плескалась в движении посада, и немецкие слова, убаюканные ее голосом, редуцировались в глубокое поясное "Р".

Мужик в очередной раз сделал "вприсядку". Из кухни выпросталась рука и затянула его обратно. "Эх мать!" - "Сейчас по кумполу!" Наконец скукожившаяся за час пенсионерка грязно завыла: "Уведите куда-нибудь сирот. Хоть сирот пожалейте, не губите!" Но все остальные с нетерпением и с торжественностью на лицах ждали. Молодой человек к тому времени был уже чисто выбрит. Розита надела свою шубку и повесила ордена. Впрочем, все ветераны к тому часу были уже в орденах. Я тоже вытащила из чемодана свое лучшее платье - голубое в желтую полоску. Оно было немного помято, но я думала, что никто не заметит, хотя потом все заметили, и грузная дама сделала мне неприятное замечание. Наконец все стали целоваться. И мы целовались с тем юношей, у которого была обезьяна, но она мешала нам целоваться, все мешала! До крушения уже было десять минут. Поезд заехал в туннель, и туннельная тьма поглотила пейзажи моря, кипарисы, беседки. На столе торчал смятый журнал...

И тут все опомнились, и вдруг замолчали, и поняли, что да, крушение должно произойти. Но уже было поздно.

Мы услышали нечеловеческий скрежет и дикие крики из передних вагонов. Потом все поглотила тьма и невыносимая, кружащая голову боль...

Вот что рассказала мне моя Пегги. Она осталась жива, но налет смертельного страха и усталости навсегда запечатлелся в ее голосе. Позднее она никак не могла объяснить мне, зачем она села в этот поезд, равно как и все остальные, но, вспоминая день перед крушением, она говорила о каком-то подъеме духа, о приливе необычайной гордости за себя и за страну. И так же и все остальные. Впрочем, все остались живы. Ее голос, записанный на магнитофон, мы слушали иногда. Под конец бедняжка всегда всхлипывала и просила воды. То есть это выглядело так: "И потом все поглотила тьма и невыносимая, кружащая голову боль... Воды, поскорее принесите мне стакан воды, а то я сейчас раз-ры-да-а-юсь!"

Весной мы всей семьей уехали в Каховку, а Пегги осталась одна в городе. Когда мы приехали - на столе снова стоял магнитофон и лежала записка, написанная на не известном нам языке. Кассета была старая, предыдущая запись была стерта. Голос Пегги, потрескавшийся, быть может, от качества записи или от курения, то исчезал, то снова возникал из шипения. Там было довольно странное описание ее последнего приключения.

Вообще Пегги рассказывала все так, как будто все это необычайно странное с ней происходит и будто это всем интересно.

Дело было так: море мгновенно затвердело. То есть не успела я слезть со скалы, товарищ мой крикнул: "Берегись!" Теперь, конечно, я могу стать достойным членом географического общества, но тогда мне не до того было. Я чувствовала себя Амундсеном, спускающимся на Южный полюс. "Но вот и Пи-з-дец", - сказал "Амундсен".

Волны до самого горизонта похожи на пыльный ледник. То есть в этот момент я села в лодку, и лодка вдруг оказалась в полной неподвижности. Самое ужасное, что пляжники, которые купались, и человек, который прыгал со скалы, навеки застряли в твердой пучине и, палимые солнцем, еще долго умирали на поверхности соли. Некоторые купальщики застряли по пояс. В основном дети, которые выпрыгивали из воды. Прыгающий со скалы оставил на поверхности только ноги.

Если идти по кривой поверхности, все время спотыкаясь о кривые волны, все время спотыкаясь и падая, дотрагиваешься языком до липкой, скользкой поверхности, вся она - соль. Так я дошла до места предполагаемого края земли:до горизонта. Линия эта ничем не отличалась от остальной поверхности, собственно говоря, ее вообще не было. Зато в центре моря блестел закрученный, витой столб, похожий на колонну. Только теперь я поняла, что своды в мечети поддерживали четыре кривых смерча (и вот это был затвердевший в одночасье и засолившийся смерч). В его стеклянной поверхности и запечатлена многая смерть: кривые островные деревца, вырванные с корнем, птицы, чьи перья распластаны по стеклу, и человеческая одежда: почему-то сто тысяч халатов. Когда я пошла прочь, по дороге мне встретились двое с бензопилой. По их словам я поняла, что они пошли вырубать халаты.