Поле чести - [24]

Что касается роли Борисоглебского — то это был обычный завхоз, который использовал Невзорова, его талант, для того, чтобы упрочить свое благосостояние. Он просто, просим прощения, вор, и его место в тюрьме — это мнение многих. Нашу редакцию он ограбил полностью. Когда Невзоров приехал в Канны во Францию, то выяснилось, что там уже идут наши передачи. Продал их туда Борисоглебский. И в день покушения он вел себя очень странно. У нас все прямо считали его информатором КГБ. Когда я спросила об этом у Невзорова, то тот ответил — не будет этого, так будет другой. Уж лучше знать — кто есть кто.»

По поводу происшедшего дал свой комментарий и врач-паталогоанатом Алексей Мусаков:

«Область, в которую был направлен выстрел, обладает некоторыми анатомическими особенностями, из-за которых очень трудно в темноте, через одежду рассчитать с точностью до сантиметра выстрел так, чтобы не задеть не только сердце, но и жизненно важные кровяные артерии. И чтобы действительно обойтись без осложнений… Я абсолютно исключаю версию инсценировки.»

Еще одна «версия» принадлежит «специалисту по русскому языку, литературе и демократической (читай — типа «Смены») прессе Ирине Измайловой. Правда, речь в ней идет о другом Александре… Пародия — редкий в наше время жанр. Тем более — пародия на демследователей-изыскателей типа сменовских. Но эта — именно такова. Вот она.

«ВЫСТРЕЛ НА ПУСТЫРЕ» (версия непочтительного литературоведа)

— Нет, что ни говори, Саша, а слава твоя идет на убыль!.. Любить тебя любят, конечно, но народ охладевает к тебе. И повторяться ты стал, и в жизни у тебя есть моменты… ну, словом, не всем нравится… Еще немного и ведь могут найтись соперники, которые тебя затмят! Подумай! Надо срочно что-то предпринять.

Петр Андреевич Вяземский закончил свою речь столь решительно, что из чашечки, резко поставленной им на столик, выплеснулся кофе и попал на галстук доктора Даля.

— Я попросил бы!.. — возмутился Владимир Иванович Даль.

— Но Петр прав! — поддержал в это время Вяземского Жуковский: — У тебя, Саша, слишком много врагов. Ты умеешь их наживать. Твои эпиграммы, письма, замечания… Сначала всем нравились, а нынче-то поднадоело… Нет, надо, надо как-то спасать положение — нельзя же допустить, чтобы при жизни тебя постигло забвение и бесславие!

Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин слушал своих друзей с немалым унынием. Легко сказать: воздвиг себе человек нерукотворный памятник, а ему пророчат забвение! И кто? Свои же… Добро бы завистники…

— Ну и что вы мне посоветуете предпринять да еще срочно? — с грустной иронией спросил он.

— Срочно нужно какое-то событие, которое заставило бы всех о тебе заговорить и притом громко, и притом только о тебе! — сверкая глазами за стеклами очков возопил Вяземский. — Пусть тобой восхищаются, пусть тебе сочувствуют, пусть тебя оплакивают.

И он в волнении хлопнул по плечу доктора Даля.

— Я попросил бы!.. — отпрянул от него Даль.

— То есть… как оплакивают? — изумился Пушкин.

— Да очень просто! Нужен случай… Дуэль, скажем.

— Правильно, — подхватил Жуковский. — Но не просто дуэль, дуэль роковая. И ты должен быть ранен. И притом тяжело.

— А почему не убит? — рассердился Пушкин — Друзья называется!

— Но, Саша, — резонно заметил Василий Андреевич Жуковский, — пойми же, иначе ты падешь в глазах народа, а дуэль и ранение возвысят тебя вновь и враги твои будут посрамлены. Не забудь, милый, что ты еще и в долгах запутался изрядно… А ранение мы устроим. Рассчитаем так, чтобы серьезно, но не смертельно. А? Вот Владимир Иванович рассчитает. Он же доктор!

— Я попросил бы! — испугался Даль.

— А что? — задумчиво улыбаясь проговорил Пушкин. — А в этом что-то есть!.. Даже интересно! В конце концов натура у меня авантюрная, я ведь южных кровей! Ну, ну… И с кем же мне стреляться? А главное, из-за чего?

— Из-за чего, найдем! — бодро бросил Петр Андреевич. — У тебя жена красавица. Допустим, кто-то станет ее домогаться…

— Что?! — взвился Пушкин. — Моя жена — ангел! Во всяком случае, я хочу, чтобы все так думали…

— Так вот и будут думать! — не смутился Вяземский. — Представляешь: какой-то негодяй порочит доброе имя этого самого ангела, ты вступаешься, проливаешь кровь… А?

— И кого мы пригласим на роль негодяя? — чуть-чуть остывая, спросил Александр Сергеевич.

— Да любого из наших приятелей! — пожал плечами Вяземский.

Но Жуковский возразил:

— Нет, нет, господа, это должен быть человек сторонний. И желательно иностранец, чтобы трагедия приобрела политическую окраску и желательно еще послужила правому делу: скажем, борьбе с революционерами. Где у нас сейчас революционная ситуация? Во Франции! Опять брожение, вот-вот грянет! Надо бы француза… И тогда общественное мнение вместе с ним осудит и это их фрондерство!

В это самое время в кондитерскую Вольфа и Беранже, где происходил весь разговор, вошли в обнимку старый приятель Пушкина господин Данзас и блестящий молодой офицер мсье Дантес.

— А вот и француз! — хором возопили Жуковский и Вя-земски/ и ринулись к юноше.

— В чем дело, господа? — не понял Дантес. — Сейчас не двенадцатый год, так чем вам не нравится мое происхождение?