Полдень, XXI век, 2010 № 12 - [51]

Речники меня подобрали, как обещано было, и в целости доставили обратно в Гомель. В редакции «Гомельскай прауды» сделали мне быстренько отпечатки с моей плёнки, из журналистской солидарности, пропустил с ними стаканчик, поплакались друг другу на профессиональные темы. Перелистал отпечатки, вижу: последние кадры не получились. Дефект фотоэмульсии, то ли радиацией плёнка засвечена. Земляника в вуали, как в клубах дыма, но самое обидное – партизанская могила испорчена безнадёжно. Поверх всего кадра этакое привидение желтоватое. Вроде как женская фигура по грудь, не в фокусе. Лицо такое крестьянское, грубое, асимметричное слегка, длинные волосы и вроде шапка зимняя на голове. Призрак замка Морисвиль. Чё, говорю, за фигня, ребята? А мы тут, говорят, при чём? Если дефект, так это дефект на плёнке, машина печатала, не мы, какие претензии? Ладно.

И опять-таки я сестре не позвонил: устрою, думаю, сюрприз. Устроил, блин. У них, оказывается, ремонт. Да не просто ремонт, а тот самый, что равен двум пожарам. Они сами ночуют в однокомнатной, у свекрови. Ладно, говорю, побегу забью себе место в гостинице, редакция оплатит. Какое там! Галка руками замахала и слушать даже не захотела. Проводил я их до свекрови, там же, у соседей, и устроили меня на ночлег. Хозяева – ветхая интеллигентная пара, она – бывшая учительница и узница ГУЛАГа, он – бывший инженер «Гомсельмаша» и бывший же партизан. Рассказал я им о своей миссии. Знаешь, отношение к войне у них очень характерное такое, настоящее, без заметных эмоций. «Ну что с того, что я там был? Я был давно, я всё забыл».

И показывает мне хозяйка фотографию. Старую, порыжевшую и нерезкую. Это, говорит, моя старшая сестра. Тоже во время войны была в партизанах и где-то в лесах безвестно сгинула. Знаешь, впервые в жизни я порадовался, что лысый. Что никто не заметил, как у меня по всему телу волосы дыбом поднялись. То же лицо, один в один, то есть не просто то же – даже вуаль такая же, даже смазано изображение одинаково. Даже цвет один, что на этой, чёрно-белой, что на моей, цветной.

Ничего я им, конечно, не сказал. А кто бы поступил иначе? Вот так вот, не имея чётких доказательств, самому не разобравшись толком, обнадёжить, сказать: здесь она лежит, в радиоактивном лесу, мне ангелы божьи намекнули. Заставить их снова вспоминать, вернуть их туда, в оккупацию, в голод, в горе, в огонь хатынский. Вытащил я потихоньку это фото из своей пачки, смял и сунул в карман поглубже.

Так я и не заснул в ту ночь. Вспомнилась Ангола, ясно так, будто вчера было. Здрасьте вам, что значит – не помнишь? Не можешь ты не помнить. Когда группа оттуда вернулась, пьянка была грандиознейшая. Ты же сам говорил, что в первый и последний раз в жизни так накушался, до изумления, паралича и полной анестезии, помнишь? Я тогда только прибыл в буш, ни с кем ещё и парой слов перекинуться не успел, как те забросали этих минами и попёрли буром, а эти навстречу в штыковую поднялись. Эти именем законно избранного и признанного правительства, те во славу доктора медицины Жонаса Савимби. Я-то думал, в наше время и понятия такого уже не осталось, штыковая атака. И, главное, непонятно, как они своих от чужих отличают: и те, и другие чёрные, как сапог, губастые, и одеты чёрт те во что и каждый по-своему. Посейчас не могу с уверенностью сказать, кто из них победил, кого я потом снимал, тех ли, кого собирался. Кто понимал английский или французский, то ли погибли все, то ли таких и не было. Пришли потом в деревню какую-то заброшенную, пленных поставили к дощатой стенке и расстреляли. Зачем с собой тащили, спрашивается? Мне, разумеется, снимать это запретили. Потом я втихаря, через дыру в кармане, эту стенку снял. Тоже, я скажу, зрелище не для слабонервных: доски пулями в щепу расколоты, в кровище все. А потом именно этот кадр у меня и не вышел. Дефект на эмульсии, восемь пятен, восемь силуэтов, как восемь расстрелянных. Я, натурально, плюнул в сторону социалистической фирмы «Агфа» и забыл. А теперь вот вспомнил.

Поутру заказал билет, поблагодарил хозяев и отправился оказывать братскую помощь в ремонте квартиры. День вкалывал, к вечеру поужинали мы празднично, ополоснулся я под душем, расцеловался со всеми, и – на вокзал.

И вот возвращаюсь я на Родину, в СВ, как белый человек. Духота, спать охота, как из пушки. А попутчиком у меня – физик-теоретик, черти бы его взяли. И набилось к нам в купе ещё штук шесть таких же фанатиков. Галдят, как на базаре: суперсимметрия им, видите ли, покоя не даёт. Типа, всё в мире должно иметь зеркальное отражение. Иначе, дескать, и мира бы не было. А также супергравитация, суперструны и прочее супер. И справляются у меня периодически: дескать, не мешаем ли мы вам? Я лежу на верхней полке и медленно зверею, и сна уже ни в одном глазу. Ну, заполночь расползлись они, наконец, по местам. А сосед всё не угомонится: суетится, ищет чего-то. Я ему: потеряли что-нибудь? А он: блокнот ищу. Помню, что вроде в правый карман сумки положил – а нету. Не беда, говорю, раз мир симметричен, посмотрите в левом кармане, там должен лежать такой же. Посмеялись, слово за слово – разговорились. Ну и показал я ему негатив, рассказал, как дело было, и за Анголу тоже сказал. Он подивился. Или вид сделал. Поразительное, говорит, совпадение, просто чудо. Ни фига себе, говорю, совпадение! Это же материалище! Из меньших совпадений сенсацию делали. Знаете, как это у нас, у журналистов, легко: если животное называется гиппопотам, то почему-то же его назвали «гипо». Значит, есть и просто потам, а если хорошо подумать, то и гиперпотам найдётся. И уже из одного названия ясно, какая это громадная тварь. Сенсация, блин! Наш открыл гигантское млекопитающее, существование которого до сих пор скрывалось официальной наукой! Позор учёным-заговорщикам и слава нашему журналу, ура! Вы сами-то, говорю, в такие совпадения верите? Флаг вам в руки, сделайте, наконец, машину времени, тогда и проверим, совпадение это или нет. Он посмеялся, вздохнул и заговорил совершенно серьёзно.