Полдень, XXI век, 2010 № 06 - [8]

Подробности минувшей ночи, увы, помнились фрагментами, всё-таки Барсуков с Лисицыным тоже вкусили весёлых картинок. Ужин подействовал убойно — даже на них, даже в малой дозе…

Музон взбалтывал квартиру, как миксер, электронный пульс гонял по венам тепло и свет. Всё было позитивно. Всё было лучше, чем есть на самом деле. Переползали из комнаты в комнату (кто-то плыл, кто-то летел, кто-то просачивался сквозь стены); дверей в квартире почти не было — свободная планировка. Лосева рисовала портрет Барсукова на ягодицах у Лисицына (кисточкой и гуашью). Лисицын в качестве ответной любезности рисовал голубку Пикассо на груди у Лосевой — на левой, над сердцем. Что ещё? Сидя в джакузи, орали песню «Я пью до дна за тех, кто в море». Лисицын лил на девушек изумрудный «тархун» и творил очередную речь, перекрикивая поющих: «Принцессы Космоса, большеглазые и длинноязыкие! Мы, ваша пища, переварены и готовы к употреблению! Поднимем за это бокалы с праздничной зеленой слизью!..» В родительской спальне нашлась наконец кровать — размером с авианосец — там и легли в дрейф…

Воспоминания фантастичны.

«Поплывшие» девчонки выделывали такое, чего, наверное, никогда бы не сделали по трезвости. Причём, как заверял Лисицын, наутро мало что смогли бы рассказать.

Воспоминания — это сон…

Дожить до утра не дал парень по имени Вася, сожитель Белкиной. Явился среди ночи, открыв дверь своим ключом. Откуда и зачем у него ключ от чужой квартиры? Не иначе, собирался при случае обнести богатеньких ротозеев. А чего ещё ожидать от ничтожества, от лузера, озабоченного в жизни только одним: как срубить деньжат на прокорм безмозглого тела.

Он прогулялся по квартире, тупо собирая раскиданное бельё, пока не оказался в спальне. Тут-то Белкина и очнулась — словно почуяла. Вскочила, трогательно прикрывшись простынёй, сдёрнутой с Барсукова.

Молчание тянулось добрую минуту. Компания мучительно трезвела.

— Мобильники не отвечали, — объяснил пришелец, глядя в пол. — Ни твой, ни у твоих друзей. И городской телефон не снимали.

— Васенька… — сказала Белкина.

— Нормально. — Он попытался улыбнуться. — Жизнь удалась.

— Васенька, подожди!

Он ушёл, громко шаркая. Поднимать ноги — не оказалось сил.

Белкина бросилась было следом, но встала на пороге комнаты, растерянно озирая себя. Потом она странно посмотрела на всех оставшихся и ушла почему-то совсем не в ту сторону — в холл.

— Разведка обосра… в общем, случился досадный сбой, — изрёк Лисицын, потянувшись.

Лосева тычком свалила его с кровати:

— Кретин!

— А чего? Это была грустная, а также печальная шутка.

Лосева сорвала с вешалки мамин халатик, влезла в него, с трудом попадая руками, подпоясалась… в общем, опоздала. Бежать надо было сразу. Когда из холла выплеснулось её отчаянное: «Куда?!! Что ты делаешь?!!», когда призыв не дурить превратился в визг, Лисицын выразился кратко:

— Делаем ноги.

* * *

А ведь она и вправду решает, спасать меня или нет, внезапно понял Барсуков, обмирая от ужаса. Решает, достоин ли. Тянет время, испытывает меня, а сама думает, изучает червяка под своими ногами… взвешивает «за» и «против»… Он еле удержался, чтобы не завопить.

Кто ты для маленькой, хлебнувшей горя девочки? Чужак. Возможно — враг, о чём сам не подозреваешь. И как добиться, чтобы она отнеслась к тебе, как к родному? Как к брату? Вот вопрос…

Да очень просто, подумал Барсуков — и поразился возникшей в голове ясности. Для начала нужно полюбить её как сестру…

Боже, что за бред?

— Мозги зависают, — признался он растерянно. — Замкнуло что-то. Если честно, я боюсь тебя больше, чем этого пакостного песка.

— А что со мной не так?

— Да всё! Как с инопланетянкой говорю.

Она состроила рожу:

— «Инопланетянка»! Ты смешной… Отец мой спился, и мама его бросила. Он замёрз на улице, пьяный был. Мама умерла, когда меня рожала. Моему брату было тогда лет десять. Меня отдали в Дом малютки, брата в детдом. Он придумал себе, что в смерти мамы виновата я — не родилась бы, ничего бы не случилось. Так что больше я его не видела… Это мне всё классная рассказала — в воспитательных целях.

— Педагог херов… Ты давно сбежала?

— Последний раз в марте. Тошно там, сил нет терпеть.

— И сколько тебе лет?

— Было написано — одиннадцать. На самом деле, наверное, больше. Ну и как тебе история?

— Ужас.

— Обычная, по-моему…

Да уж, обычная. Пустяки, дело житейское, как вещал один сказочный ёптимист.

Барсуков попытался поставить себя на место девочки — и не смог.

Мысли путались. Было плохо. Острая грань доски резала грудь, руки едва ощущались…

Зверски хотелось жить.

И тогда он начал рассказывать сам, без начала и предисловий, первое, что приходило на ум, — лишь бы не опоздать, лишь бы убедить эту малолетнюю мучительницу… или мученицу?.. в чём? В чём убедить?! Да в том, что он — не конченый человек, в чём же ещё… Ведь почему Белкина так поступила, почему бросилась с балкона? Вовсе не из-за крушения какой-то там суки-любви, а просто кайф оказался сломанным. И пришёл стрём… Пусть не по своей воле она обдолбалась, пусть её пришлось долго и с выдумкой убалтывать, но ведь она позволила себя уболтать! Она хотела стать королевой — на час. Её самолюбие, задетое ловким Лисицыным, оказалось сильнее её же принципов, и дело не в том, что два подлеца на этом сыграли, а в том, что принципы-то, значит, чахленькие. А уж дальше она оттягивалась наравне со всеми — добровольно… Вот и получила жестокую «измену», когда припёрся её Вася, то бишь страх жгучий и тоску смертную. Если под кайфом происходит что-то неправильное, противу твоей природы, «измена» гарантирована. Предательское состояние. На его пике — чего только люди не отшелушивают! От слабости это, а не от силы. Никаких вам шекспировских драм. Тривиально, господа.