Полдень сегодняшней ночи - [53]

Когда-то он собирался стать историком. Сколько лет прошло с тех пор? Да уж не меньше восьми… Помнит еще, что вот, Боспорское царство, Левкон II, а к чему этот Левкон II, бог весть. Зато за последние несколько лет он выучился сотням нехитрых приемов, спасавших жизнь в очень неприятных ситуациях. У беса уязвимы глаза и рот… У некробиота – пах и ладони. У ведьмы – все, но в нее хрен попадешь… Без молебна и причастия лучше на бой не выходить, иначе закончится однозначно… И еще: если беси пришли воевать, то днем воевать они не станут. Неженки. Это если люди… или бывшие люди – то круглые сутки. Тут беси, много бесей, до сумерек не сунутся, будь спокоен, друг сердечный.

Пять боев, если не считать сегодняшнего, у него уже было пять боев со времени вступления в дружину при Никольском приходе. Там священник – знал; в большинстве случаев священники ничего не знают о дружинах или что-нибудь обрывочное, на грани полного незнания. Отец Николай знал и даже сам представил его пожилому человеку с рассеченной губой…

На солнышке его разморило. Голова тяжелая, как бурлацкстрой на третий день угрюмой пьянки. Напарник молча поставил перед ним котелок с бурыми макаронами и вялыми нитками тушенки. Положил в траву фляжку с водой. Русаков погладил ее рукой, поморщился: теплая. Прополоскал рот, сплюнул: со сна такая дрянь там заводится, что будь спокоен. Славно было бы снять камуфляж, скинуть сапоги, окунуться в речушку, смыть пот. Вода там должна быть холодная, потому что проточная – вон как бежит по камушкам…

– Неужто опять сунутся? – это напарник.

– Сунутся.

– Да вряд ли. Крепко мы им накидали…

– Петрович тебе что сказал: попрут, ни на какие потери не глядя. Особая миссия какая-то. Ты хоть раз видел, чтобы Петрович ошибался?

– Ну, не видел… – неохотно признал напарник. И оживился:

– А революция Октябрьская, к примеру, раньше была?

– Да балабон ты, и больше ничего. Сиди уж.

– Сам ты балабон! – напрасно рассердился напарник.

Накидали-то крепко, это да. Порядочно накидали. Часов в пять утра они поперли, еще муть стояла фиолетовая, еще светать только-только задалось – смотри, поехали на машинах через реку, по мосту. А кто-то вброд пошел, ног замочить не побоялся, будь спокоен, товарищ дорогой. Видно, не ожидали особого отпора, думали: кордон или заслон, или пост, или что. Словом, не ожидали, что тут уже собралось двадцать шесть человек человек в полной боевой готовности, да еще Петрович. Молебен только успели отслужить, и сразу сюда, уже смеркалось. Торопились, ожидалось: попрут по ночной поре. Ну, точно, поперли. Да и пяти часов еще не было, спать хотелось зверски. Ну на мосту они бесячью машину-то остановили, да так что пламенем полыхнула, боком ее повело, беси заверещали оттуда: подпалило кого-то. А может и вовсе спалило, оно и к лучшему. К утру развиднелось – на мосту джип чадит, два человечьих трупа, бросили их, полоса бурой бесячьей крови на ту сторону моста тянется, видно волоком волокли… Не-ет, от пули автоматной бесям особой беды не будет, если только в глаз или в пасть, ну, или в ухо. Все-таки огоньком его припалило, шашлык поджаристый вышел, будь спокойна, мама, не горюй. Еще у самой воды они, видно, кого-то зацепили, уже в самом конце, длинной очередью, тело с шумом вытаскивали, раненый значит. И в такую рань их атака приспела – еще, значит, до пяти часов…

Справа по флангу то и дело становилось светло как днем: сверкали молнии, не из чего возникала вдруг стена огня, двигалась, натыкалась на какой-то невидимый барьер, рассыпалась жаркими каплями, как расплавленный металл. Верхушки деревьев пылали, вода кипела в речке, прерывистым дискантом визжала какая-то ошпаренная нелюдь. Видно, Петрович останавливал магическое нападение, и бился об его защиту кто-то очень серьезный. Настолько серьезный, что даже иногда прорывался… После того, как все закончилось, они едва откачали Володю Воронова. Славная вышла драка! Порядком досталось темной рати, так что будь спокоен, не забудь выписаться из реанимации.

Впрочем, не было у него тогда времени особенно приглядываться, что у них там справа.

…Пулеметчик утер губы тыльной стороной ладони, ложку облизал дочиста и посушил маленькой чистой тряпочкой – имелась у него такая, любил порядок. С неудовольствием посмотрел на котелочную крышку: не то чтобы ленился он отойти на полсотни шагов, грязью ликвидировать разводы, помыть жирный алюминий стоялой водицей из глубокой лужи, а потом довести до ума запасенной для таких дел столичной прессой. Нет же, вовсе он не ленился. Однако подступало утишение дневного света, отходить от ствола было рискованно. Поскреб жирок газеткой, постарался чтоб насухо; получилось не так чтобы очень, но терпимо. Напарник все косился на него, но разговоры разговаривать так и не начал: понимает. Русаков, котелок ему отдав, завел по новой давнюю их тяжбу:

– Слышь, есть у меня новый брелок. Шведский флаг. На вот, посмотри, пойдет он на добавку?

Напарник встретил его слова ухмылкой, мол, задешево отдавать ничего не буду. Русаков собирал зажигалки. Не нынешние, одноразовые, мусор такой, а старые, большие, так чтобы в руку приятно было взять, с клеймами, рисунками, гравировкой… Даже и не курил – только собирал. У напарника как раз была старая, хорошая зажигалка немецкой работы. Свастика на ней была, надо полагать, таким трофеем еще напарников дед на войне разжился, иначе – откуда? Очень хорошая и добротная зажигалочка, приятная штучка, так что будь спокоен на всю катушку. Но не отдавал паршивец ни за какие деньги. Редкая вещь, говорил, самому нравится. Русаков уж и так, и этак, а тот ни в какую. Однако подметил он у напарника слабость: страсть как любил товарищ боевой экзотические брелки. Вот подыскал ему редкость испанской работы: железный кружок с цветастыми разводами – их какого-то испанского автора работа в сильном уменьшении. Из очень далекой прежней жизни явилось ему причудливое слово «модернист»… Напарник тогда покрутил вещицу, видно было, что нравится ему и хочется к рукам прибрать, но и зажигалочку жалко, слов нет. Ну, сошлись на половине зажигалочки, чтоб Русаков еще один порядочный брелок принес, и тогда может забирать сокровище свое.