Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - [189]

— Мишка, ну, а как же?

— А так: незачем свистеть. Сестра все равно поедет… Видал, какая она веселая?

— А как спросит потом, что ему сказать? — задумчиво спросил Никита.

У Миши внезапно нашелся самый подходящий ответ:

— Скажешь: Верка, мол, обещала, как приедет, сразу сварить ему двести вареников!..

Неудержимый смех обуял сразу всех троих. Никита выкрикнул:

— Мишка, ты не Мишка, а прямо бригадир! И что тебе еще подарить?..

Гаврик свалился на живот и, болтая руками и ногами, как утопающий, звал на помощь:

— Братцы, спасите, не могу! Его ж варениками, как бомбой, — сразу наповал! Пропала «отстала людина»!

— Гаврик, сумасшедший, кашу опрокинешь! — предостерегал Миша, хотя каша в эти секунды меньше всего интересовала кого-либо из ребят.

Никита первый заметил коня, осклабившегося в их сторону:

— Хлопцы, да тише! Конь лютует — с думки сбили!

Эти слова еще больше рассмешили Мишу, Гаврика и самого Никиту.

— Хлопцы, а мне теперь сильно каши захотелось!

…Через полчаса коровы были уже в километре от пруда и от каменных конюшен фермы. Наступил момент расставания. Никита молча пожал руки товарищам, нехотя взобрался в седло и, лукаво усмехнувшись, сказал:

— Хлопцы, вашей трубы до Ольшанки дотянуть нельзя. Так вы пишите… А мы с Катькой будем отписывать…

Миша сказал:

— Будем, Никита, писать про море, про школу… Про сознательных и несознательных.

— У нас тоже есть всякие, — заметил Гаврик.

— Пишите про всяких…

Звенел впереди колокольчик. Вслед за Иваном Никитичем коровы уходили в глубь рыжих выпасов.

— До свиданья, хлопцы! Благополучно вам добраться до дому.

Никита повернул коня и медленно поехал к табуну. Он оглядывался. Оглядывались Миша и Гаврик.

— Гаврик, может, мы его еще увидим?

Гаврик стал задумчиво строгим, и глаза его сделались твердыми и большими.

— Миша, мы его обязательно увидим. Скажи, что тогда ему подарим?

— Гей-гей! Живые там или поумирали? — спрашивал Иван Никитич.

Разве же этот неспокойный старик даст хорошо и толком продумать такой большой и такой важный вопрос?!

* * *

Черному ветру предшествовало несколько необычное раннее утро. Оно застало Ивана Никитича с ребятами уже в дороге, далеко за хутором, в котором они ночевали. Заря долго горела над сумрачной степью, как огромный костер, охвативший пламенем весь восточный небосвод. Сама обнаженная степь покрылась сплошной лилово-красной накипью. Мрак минувшей ночи, застигнутый в лощинах и суходольных балках, стал густым, как бы затвердевшим…

До восхода солнца стояла редкостная тишина. В лесополосе прямые молодые клены горели неподвижным желтым пламенем. Стрекот сороки, перескакивающей с рогатых акаций на светлокорые кустарники вяза, казался надоедливо резким, полет большой стаи грачей, круживших высоко в небе, сопровождался таким ясным свистом, точно грачи летали над самой головой.

— Может разгуляться астраханец. Было бы способней поближе к железной дороге держаться… Там поселение гуще, а тут будет степью, степью, — говорил провожатый, дежурный сельсовета, человек в шинели с пустым, болтающимся рукавом. Руку он потерял недавно, но уже научился одной левой умело скручивать цигарку на жестяном портсигаре, прижатом култышкой к груди.

Иван Никитич поводил плечами и поминутно выставлял тоненькую морщинистую ладонь на юго-восток.

— Но ведь не дует же? А? — спрашивал он не то себя, не то провожатого.

Еще с вечера старик узнал от колхозников о прямой дороге, сокращавшей путь до дому больше, чем на сутки. За ночь он свыкся с приятной мыслью, внушил эту мысль ребятам и теперь не мог от нее отказаться.

Старик был возбужден, храбрился и посматривал на ребят. В ответ ему Миша хладнокровно улыбался, а Гаврик, гордо сдвинув брови, кивком головы показывал вперед, как будто разъясняя деду, что фронтовик попался не из храбрых и нечего к нему прислушиваться. И тут-то как раз Иван Никитич поймал себя на мысли, что в нем самом, несмотря на старость, временами бывает что-то от Гаврика — опрометчивость, горячность. Старику стало не по себе: шутка ли — рисковать в таком большом деле?.. И он стал присматриваться к стаду.

— Коровы, дед, тебе ничего не подскажут, — раскуривая цигарку, с усмешкой заговорил провожатый. — Осмотрительность требуется… На ноги теплое есть?

— У всех у троих валенки.

— Дело. Это на случай, если в заброшенной кошаре переночевать придется… Ну, а харчи про запас?

— Да у вас же разжились, — отчитывался Иван Никитич.

— Вижу, корова навьючена не хуже верблюда, — разглаживая подстриженные усы, согласился провожающий и спросил: — А спички, к примеру, есть?

Иван Никитич, сдерживая досаду, вынужден был показать провожатому, что у него есть в кармане штанов коробка спичек.

— Спички, дед, переложи в полушубок, в боковой. Ты меня слушай. Я, брат, старшина разведки, опыт имею, а ты, по обличью видать, нестроевой… Агафья Петровна! — вдруг крикнул он в сторону проселка, по которому проезжала женщина в бедарке. — Известия по радио как там?..

— Было бы на озимом так хорошо, как на фронте! — прокричала Агафья Петровна.

— А про погоду что говорили?

— Ничего особого, — ответила женщина и громко стала понукать лошадь.

Провожатый немного подумал и потом уже, махнув пустым рукавом шинели, напутственно сказал: