Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди - [179]

Даша крикнула от вагончика:

— Помешивайте, а то пригорит! А из ребят кто-нибудь сбегал бы телка распутать. Да и вам, Алексей Михайлович, пора с коня снять горбу, а то он чихает, как простуженный.

— Замечание правильное, хоть и не ко времени, — сказал агроном и вместе с Мишей поднялся.

Дед помешал суп, убавил огня, а тем временем вернулись Алексей Михайлович и Миша.

— Так когда же увидели эту полосу? — снова подсаживаясь к костру, спросил агроном.

— А это уж было на обратном пути. К полосе-то мы подъезжали средь бела дня, и жара стояла сильная. Коршуны и те летали так — не бей лежачего. Опять остановились на совещание. Вахрамеев, старик-то, долго допытывался у Меркешки Рыжего, точно ли он видел в Торговой самого этого Ивана Федоровича. И не лучше ли в ближней балочке до ночи переждать. Меркешка клялся и все хлопал шапкой об землю.

«Тогда, говорит, артелем выньте из мене душу! И век бы моим сородичам света божьего не видать. Обоз наш из Торговой, а он — туда… И принцесса с ним, вся разряженная в белое, и шляпка на ей с цветочками».

«Кони какие?» — допытывался Вахрамеев.

«Да его же — серые в яблоках. Чуть не задавили».

«А как же мы не заметили?» — опять допытывается дед Вахрамеев.

«Так он другой улицей. Неужели же ты, дед Вахрамей, забыл, что за солью в бакалею посылал?.. Сам же, помнишь, две копейки приплющенные давал?»

Дед Вахрамеев, должно, вспомнил про свои приплющенные копейки, поверил Меркешке и велел трогать в путь.

Около этого самого пруда-то повстречали сторожа — чудного кудлатенького старичишку, ну в точности похожего на ежа.

Вахрамеев опять же к нему с вопросом насчет Ивана Федоровича.

«Вихрем умчало, с прахом унесло на Торговую, а объездчик по такому случаю выпимши. За старшего на северном участке — я!» — выкрикивал кудлатый старичишка и смеялся, как малый, до слез.

«Ты, — говорит ему дед Вахрамеев, — тоже нынче пьяный?»

«Рюмкой, глупая твоя голова, крестьянскую душу не упоишь! От простору, от воли степной пьян я! Купайся, говорит, пои лошадей, ходи фертом по земле!»

Старичишка разошелся, стал выплясывать. Пляшет и приговаривает: «Ходи, хата, ходи, печь…»

Поддались мы его веселью и вздумали не только напоить лошадей, а и покупаться. А в разгар купанья на тройке серых из лощины и выскочи сам хозяин!

Старик глубоко задумался, глядя на посеревшие от пепла угли костра.

— Видать, то, что случилось потом, запомнилось надолго? — вопрошающе взглянул агроном на старика, на притихших ребят.

Подошла Даша с алюминиевыми чашками. Наполнила их укипевшим супом.

— Красноречивы. Суп-то в кашу обернулся! Пока горячий, ешьте… Ребята, старым, может, охота говорить, а вы ешьте на здоровье.

Даша ушла, а ребята не потянулись за ложками. Агроном встал и, достав из кармана металлический складной метр, топтался на месте.

— Вы это правду сказали: запомнилось накрепко. Надо, чтоб и они знали и помнили про это, — указал старик на ребят. — Хозяин-то, Иван Федорович, был в сером дорогом костюме, а усики черненькие, подбритые. Косматый старичишка хотел всю вину взять на себя. Штаны расстегнул… А хозяин ему с усмешечкой: «Нашел чем удивить. Твою спину, говорит, наизусть изучил». Попробовал было за всех ответить старик Вахрамеев.

«Спроси с меня, говорит, мы ж не одинаковые!.. Я старший… Вот есть совсем парнишка», — это он про меня.

Иван Федорович, покатываясь от смеха, говорит:

«А я вас всех под один цвет, потому что все вы сволочи. Везете чужое?.. Хозяин ждет нефть. Жалко хозяина, а то бы заставил вырыть яму, слить в нее из бочек да и выкупать вас… Нет, говорит, я нынче не злой, хочу пошутить. Нацеди-ка, говорит, из каждой бочки понемногу, а я вас для первого раза только покроплю».

И кропил нефтью, сам кропил, как поп на водосвятии, травкой этак по голым макушкам. Потом травку-то отшвырнул и велел всем выстроиться.

Перед фронтом проехал. Вахрамееву сказал: «Кажется, ты печалился, что не все одинаковые? Вот и врешь! Все вы, говорит, теперь одной масти — черные, как негры!»

Засмеялся и ускакал.

Иван Никитич замолчал.

— И ведь чуднό все это! Они, ребята, не поверят… Скажут: под старость дед стал заговариваться, — задумчиво проговорил агроном, глядя на широченную полосу зяби и, может, именно туда, где проходила страшная дорога, а за ней взгорье, а уже за взгорьем прятался бывший пруд коннозаводчика.

Туда смотрели и ребята.

— Теперь-то и мне за давностью лет случай этот кажется сказкой, — заговорил Иван Никитич. — И вспомнил про него не сейчас, а в Целине. Приехали за коровами. Пришел к секретарю райкома, к Александру Пахомовичу. И он весь день и всю ночь занимался моим делом. Всех председателей колхозов на ноги поднял — и все это в телефон: «Большевик должен глядеть дальше, а ты прячешься под колхозным забором. Пойми же, что они пострадавшие от войны, что помочь им — дело государственной важности!»

Быстро поднявшись и поводя рукой, разгоряченный Иван Никитич продолжал:

— А теперь, товарищ агроном, можете полюбоваться на наших коров — мы их достали на этой же земле, только на колхозной!

Даша, заслышав громкий голос Ивана Никитича, вышла из вагончика и со ступенек спросила агронома: