Поль и Виргиния. Индийская хижина - [35]
Так провела она несколько лет, переходя от неверия к суеверию, одинаково ненавидя и жизнь и смерть. Но конец столь жалкому существованию положило то самое обстоятельство, ради которого она пожертвовала своими естественными чувствами. Ее сильно печалило сознание, что все ее состояние после смерти перейдет к родственникам, которых она ненавидела. Поэтому она постаралась продать большую часть его. Но родственники, воспользовавшись припадками безумия, которым она была подвержена, заперли ее как сумасшедшую, а имущество отдали под опеку. Так-то сами богатства довершили ее гибель; и подобно тому, как они ожесточили сердце своей обладательницы, так развратили они и сердца тех, кто их добивался. Она умерла, сохраняя, к довершению несчастий, до самого конца настолько рассудка, чтобы сознавать, что она ограблена и презираема теми самыми людьми, мнением которых она руководилась всю жизнь.
Рядом с Виргинией, под теми же бамбуками, похоронили ее друга Поля, а около них — нежных их матерей и верных слуг. Над их скромными могилами не воздвигли мраморных памятников, не вырезали надписей, посвященных их добродетели, но память о них осталась неизгладимою в сердцах тех, кому они делали добро. Тени их не нуждаются в блеске, которого они избегали при жизни; но если их еще занимает то, что происходит на земле, они любят, конечно, блуждать под соломенными крышами, где обитает трудолюбивая добродетель, дабы утешать бедность, недовольную своей долей, поддерживать в сердцах молодых возлюбленных долгое пламя, вкус к естественным благам, любовь к работе и страх перед богатством. Голос народа, молчавший у памятников, воздвигнутых во славу царей, дал некоторым частям этого, острова названия, которые увековечивают гибель Виргинии. Близ Янтарного острова, среди подводных камней, есть место, называемое, по имени корабля, который погиб здесь, везя ее из Европы, проливом «Сен-Жерана». Оконечность этой длинной полосы земли, которую вы видите за три мили отсюда наполовину затопленной морскими волнами, — та самая, которую «Сен-Жеран» не мог обогнуть накануне урагана, чтобы войти в гавань, — называется Мысом Несчастья; а вот прямо перед нами, в конце этой долины, — Бухта Могилы, где была найдена Виргиния наполовину погребенной в песке, точно само море пожелало принести тело ее семье и отдать последний долг ее стыдливости на тех самых берегах, которые она почтила своей невинностью.
Молодые люди, связанные столь нежным союзом! несчастные матери! дорогая семья! Эти леса, дававшие вам тень; эти источники, бежавшие для вас; эти холмы, на которых вы вместе отдыхали, всё еще оплакивают гибель вашу. Никто после вас не осмелился возделывать рту заброшенную землю, никто не восстановил эти скромные хижины. Ваши козы одичали, ваши виноградники запустели, ваши птицы разлетелись, и здесь слышны теперь лишь крики коршунов, которые кружатся высоко над этой скалистой котловиной. А я, с тех пор как не вижу вас более, подобен другу, у которого нет более друзей, отцу, который потерял детей своих, путешественнику, блуждающему по земле, где он остался одиноким.
С этими словами добрый старик удалился, проливая слезы; и у меня текли они не раз в течение этой мрачной повести.
ИНДИЙСКАЯ ХИЖИНА
Вот короткая индийская повесть, в которой содержится больше истин, нежели во многих исторических сочинениях. Я задумал ее в виде приложения к отчету о путешествии на Остров Франции, выданному мною в свет в 1773 году и подготовляемому к переизданию с добавлениями. Поскольку речь там идет у меня об индусах, живущих на этом острове, мне захотелось присоединить также изображение нравов, какие наличествуют в самой Индии, использовав для этой цели довольно примечательные сведения, раздобытые мною. Таким-то образом я придумал происшествие, которое и связал с одним историческим анекдотом, образующим вступление. Я имею в виду компанию английских ученых, посланных лет тридцать тому назад в разные части света для собирания сведений по нескольким научным вопросам; я видел одного из них, который отправился в Индию, чтобы способствовать прогрессу истины. Однако ввиду того, что это происшествие оказалось как бы независимой вставкой в мой труд, я счел более уместным издать ее отдельно.
Я должен предупредить здесь, что в мои намерения отнюдь не входило представить в сколько-нибудь смехотворном виде академии, хотя у меня достаточно поводов сетовать на них, — не столько в отношении меня лично, сколько в отношении интересов истины, которую они часто подвергают гонениям, когда она оказывается в противоречии с их системами. Однако я весьма многим обязан нескольким английским ученым, которые без личного знакомства со мною почтили мои «Этюды о природе» самыми хвалебными отзывами и не побоялись предать гласности, как это можно видеть, между прочим, но извлечениям из этих статей, напечатанных во «Французском монитёре» 9 февраля 1790 года. Характеристика, данная мною одному из их собратьев, служит доказательством, не допускающим кривотолков, моего уважения к ним. Я и в самом деле должен был считать поступком, заслуживающим всей признательности их нации, то, что они сделали опыт приобщить Англию к истинам других стран, совершенно так же, как я считаю, что попытка перенести из Англии свет знаний в страны дикие — таковы путешествия Кука и Бэнкса — достойны всей благодарности рода человеческого. Примеру одного последовала Дания, примеру другого — Франция, однако обе — весьма незадачливо, поскольку из двенадцати датских ученых вернулся к себе на родину лишь один и нет никаких вестей о двух военных французских судах, отправленных с этой человеколюбивой миссией и командуемых несчастным Лаперузом. Следовательно, отнюдь не самую науку хулю я, а хочу лишь показать, что ученые корпорации своею притязательностью, своею ревностью и своими предрассудками являются слишком часто препонами для движения науки вперед.
