Покушение на Россию - [37]

Я, беседуя со священниками из ряда стран, спрашивал, в чем они видят смысл этой акции. Все они отвечали одинаково: правящие круги Запада нуждаются в том, чтобы церкви одобрили право на «гуманитарную интервенцию», а духовенство объяснило это пастве. Для этого ВСЦ должен выработать и принять большой документ, целую доктрину, из которого должны исходить священники в своих проповедях. На семинаре главные церкви, входящие в ВСЦ (то есть протестантские и Православная), изложат свои точки зрения и попытаются найти компромисс. Так оно и было.

Понятно, что позиция о. Чаплина, который исходил из догматов Православия, и моя, вытекающая из принципов нашей культуры и современных научных представлений, полностью совпали. На мой взгляд, о. Чаплин блестяще обосновал неприемлемость интервенций с точки зрения Православия. Я его пересказывать не буду, да и не сумею. Я лучше расскажу о тех идеях, которые высказывали протестанты, и о том типе мышления, который они обнаружили. Мы плохо это представляем, а ведь они — влиятельная часть западного общества.

Многое меня в них поразило, и впечатления возникли сложные. Пропасть между моими и их представлениями о человеке и обществе оказалась гораздо глубже, чем я предполагал из чтения литературы. Когда я говорил вещи, которые мне казались абсолютно очевидными, так что мы в России никогда их в слух и не высказываем, они глядели на меня с изумлением и напряженно старались понять. Похоже, они просто не верили своим ушам. Напротив, когда я слушал многие их рассуждения, мне они поначалу казались уловками хитрых политиканов — не могут же люди так думать!

Первое, что поражало, это полная безрелигиозность рассуждений их священников и богословов. Видно было, что они привыкли свободно отделять вопросы религии от всех других проблем бытия и от политики. У нас, в атеистическом СССР, любой спор по крупному вопросу, даже на кухне, включал в себя, более или менее явно, критерии совести, за которыми стояло Евангелие. Неважно, осознавали мы это или нет, но Божье слово витало над нами, и спор сводился к тому, чтобы правильно его понять. Здесь же передо мной сидели деятели церкви, но говорили они, как инженеры. Исходили из набора сугубо рациональных, лишенных святости понятий, и составляли из них теоремы. И я, человек из науки, вынужден был им доказывать, что из этих теорем они незаконно исключили ту или иную иррациональную компоненту, которая связана с проблемой святости, и потому теоремы сформулированы неверно. Причем неверно в принципе, независимо от последующих ошибок или нарушений.

Они, например, во всей доктрине «гуманитарной интервенции» исходили из того, что жизнь индивидуума якобы есть высшая, абсолютная ценность. О. Чаплин на пленарных заседаниях раза три или четыре объяснял, что вся эта доктрина ложна с точки зрения христианства — важнее спасение души, чем земной жизни. Я привлекал земной опыт: человек возник из животного мира, когда в нем зародилась нравственность, совесть, способность жертвовать своей жизнью ради чего-то более ценного (спасения близких, своей Родины, своих идей и т.д.).

Второе, что меня поразило, это глубоко укорененный евроцентризм, уверенность в том, что Запад есть единственная цивилизация, а все остальные культуры — это недоразвитый Запад. Когда у нас такие вещи говорили Гайдар или Немцов, это не удивляло, потому что было просто политическим жульничеством. Но тут я видел людей совершенно искренних. Это удивительно, потому что и на самом Западе в научных кругах признано, что евроцентризм — чисто идеологический взгляд на мир, он основан на ряде мифов, не имеющих под собой реального основания.

Из этой идеологии вытекали важные выводы, по которым у нас и был тяжелый спор. Так, я сказал, что из доктрины «гуманитарной интервенциии» прямо следует, что речь всегда будет идти об интервенции Запада в незападные культуры. Удивились, обсудили — и согласились. Раз так, говорю, вы всегда будете вторгаться с оружием в руках в сложные этнические системы, которых давно не знаете и не понимаете. Разрушения, которые вы там произведете, будут намного страшнее, чем во времена колониальных захватов, ибо тогда еще было свежо знание о многообразии культур, накопленное Возрождением. А мне отвечают: «Этносов не существует. Этнические проблемы — плод идеологии». Каково услышать такую вещь! Ведь из нее исходит мировой жандарм — дебил с мускулами горилы.

Другая сторона той же слепоты — тезис о том, что «гуманитарная интервенция» будет опираться на местное гражданское общество, в том числе на церковь. Я говорю, что во всех зонах, куда будут совершаться эти интервенции, гражданского общества не существует, там традиционное общество с присущими ему системами права и морали. Сказать, что церковь — часть гражданского общества, есть нелепость, церковь всегда есть часть (наследие) традиционного общества. Гражданское общество составлено из рациональных индивидов на базе их интересов, а церковь построена на общине (религиозной), связанной не интересом, а верой, надеждой и любовью. Крутили эту тему и так, и эдак, и согласились записать: «опирается на местное гражданское общество и церковь». Ввести понятие традиционного общества не смогли — ибо за ним следует и этнос, и право местной культуры на свою этику и свое понимание прав человека. Тогда вся доктрина «гуманитарной интервенции» сразу рушится.