— Прикажите, пожалуйста, связаться с генералом фон Тресковом, — попросил капитан графиню.
— Я заказала разговор как раз в тот момент, когда вы здесь появились.
— Вы просто восхитительны! Что бы мы, мужчины, делали без таких женщин, как вы? — Капитан смотрел на графиню с шутливой признательностью. — Не найдется ли у вас времени и, конечно, желания поужинать сегодня в «Хорхере»?
— С вами? — Элизабет старалась сделать вид, что предложение ее развеселило. — Если вы хотите изобразить нечто вроде компании гурманов и собутыльников, то для этого фарса я вряд ли подойду. С этим вы прекрасно справитесь и один.
— Ну что ж, может быть, и получится! — Бракведе явно не унывал. — Но я не только на редкость честолюбив. Иногда я страдаю приступами человеколюбия, и сейчас у меня как раз такой приступ, причем особенно продолжительный. Причиной тому — идеалист и вместе с тем жалкое создание, заслуживающее всякого снисхождения. Короче говоря, речь идет о моем младшем брате.
— Я должна сыграть роль няньки?
— Совершенно верно, графиня! Вы, как всегда, угадали мои намерения. Сделайте доброе дело, разрешите нашему герою заплатить за изысканный ужин, а в паузах между сменой блюд попробуйте выдрать у него молочные зубы. Ему это необходимо сделать, и как можно скорее.
После обсуждения обстановки на фронтах, проводившегося ежедневно, фюрер принял рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера. Считалось, что рейхсфюрер самый верный и преданный соратник Гитлера, на самом же деле он уже прощупывал возможности заключения сепаратного мира с западными союзниками.
— Докладывайте коротко, Гиммлер! — приказал фюрер. Он томился в ожидании послеобеденного сна. Его руки крепко сжимали одна другую: таким образом он старался скрыть дрожь, которая усиливалась день ото дня.
— Положение не очень хорошее, мой фюрер, — начал Гиммлер подчеркнуто осторожно: он всегда старался не потерять доверия Гитлера, которое тот питал к «старым борцам». — Наши трудности становятся очевидными, и некоторые из них в высшей степени нежелательны.
Гитлер кивнул с механическим равнодушием марионетки. Подобные слова он слышал теперь каждый день. Вторжение англичан и американцев непонятным образом расширялось, фронт на Балканах грозил вот-вот развалиться, а советские войска продвигались все ближе к восточным границам Германии.
— Настало время, когда мы сможем убедиться, — неожиданно вспылив, высокопарно говорил Гитлер, — достоин ли меня немецкий народ или же он годен лишь на то, чтобы бесславно погибнуть.
Подобные напыщенные фразы были известны каждому, кто входил в окружение фюрера. Не раз слышал их, естественно, и Гиммлер.
— Мы должны как можно быстрее сконцентрировать все силы, которыми располагаем, — предложил он с подчеркнутой преданностью. — Боюсь, боеспособность сухопутных войск в последнее время заметно уменьшилась.
Гитлер откинулся в своем огромном кресле. Где бы он ни находился — в Берхтесгадене, Мюнхене, Берлине или ставке, всюду его окружала эта громоздкая мебель, обитая толстой, хорошо простеганной тканью. Он устало закрыл глаза, однако голос его звучал сильно и резонировал, будто собеседники сидели в пустом помещении.
— Знаю, Гиммлер, вы хотите занять пост командующего армией резерва.
— Лично я вовсе не хотел бы этого, мой фюрер, но ради концентрации всех сил это необходимо сделать. И еще, совершенно независимо от данного вопроса должен констатировать, что некоторые офицеры не скрывают своих оппозиционных настроений, а сейчас, когда на карту поставлено дело нашей окончательной победы, абсолютная надежность и преданность суть первейшие требования.
На пепельно-сером лице Гитлера ничего не отразилось — оно оставалось таким же бесстрастным, лишь мелко подрагивала щеточка усов. Наконец Гитлер задумчиво сказал:
— Я всегда невысоко ценил генерал-полковника Фромма, который сидит там, на Бендлерштрассе, но надо признать, он все же делает свое дело.
— Однако вот уже в течение многих месяцев вы не приглашаете его для обсуждения обстановки на фронтах, мой фюрер.
— С недавних пор я приглашаю его нового начальника штаба… этого, как его… Штауффенберга. Он человек с идеями.
Уже первая докладная записка Штауффенберга вызвала интерес у Гитлера. Судя по ней, полковник был человеком дела и умел нестандартно мыслить. На это обратили внимание своего шефа и некоторые сотрудники фюрера.
— Я целиком и полностью за разумное распределение власти, — сказал фюрер, зевая без стеснения. Любимая овчарка подошла к нему и лизнула его вяло повисшую руку. — Я, как и вы, не ожидаю многого от генерал-полковника Фромма. Мне также известно, Гиммлер, он не принадлежит к числу ваших друзей, а вы не его друг. И тем не менее, пока вы не представите конкретных доказательств против людей с Бендлерштрассе, все останется на своих местах.
— Яволь[5], мой фюрер, — с трудом выдавил Гиммлер.
Гитлер тяжело поднялся. Овчарка встала на задние лапы и оперлась на него. Он слегка покачнулся, потом погладил собаку и сказал!
— Я не хотел огорчать вас, Гиммлер. Я с давних пор не доверяю некоторым офицерам, и вы это знаете. Но все же мне нужны факты, а не голые подозрения. И прежде всего мы должны выиграть эту войну, выиграть любой ценой!
