Покой - [8]

С другой стороны, худой, бледный, с просвечивающими костями черепа, антагонист главного героя Суат (имя его переводится как «счастье») своим обликом и манерами явно напоминает Князя тьмы. Хотя об этом нигде прямо не сказано, но ряд намеков, сделанных автором, позволяет предположить в этом антигерое дьявольское начало. В то же время безмятежная улыбка, не сходящая с его губ, заставляет вспомнить об аналогичной «архаической улыбке», которую древние греки придавали лицам своих юных богов: без намека на сочувствие и сожаление. Эта улыбка сохраняется у него и после физической смерти. Суфизм представляется в романе и как мистическая связь с душами усопших предков. Избавиться от этой связи означает лишить себя самих прошлого со всеми накопленными им богатствами духа.

Суфизм и великие предки оживают для героев романа прежде всего в мелодиях традиционной музыки и в вызванных ими глубоких, таинственных чувствах: «Мюмтаз считал, что с любовью Нуран ему досталась целая культурная традиция; что в постоянных узорчатых переливах „Нева-кяра“, в тягостных мелодиях-бесте и радениях, созданных Хафизом Постом в ладе „Раст“, в мощных ураганах Деде, шум которых никогда не стихал в жизни Нуран, проявлялись разные ее лица — словно разные представления о Боге; и когда он так рассуждал, ему начинало казаться, будто он становится ближе к истинным творцам своей земли и своей цивилизации, а бренное существование Нуран на самом деле являет собой чудо нового рождения».

Эти мелодии воплощаются и в дивных строениях османской архитектуры, сохранившихся в укромных уголках старого Стамбула и Ускюдара. Но попытки героев представить себе «вживую» личность творца традиционной культуры, скажем, в лице жившего в XVIII веке поэта-суфия Шейха Галипа, воссоздать биографию которого мечтает Мюмтаз, обречены на неудачу, так как эти гении полностью растворились в своих созданиях. Об этом как раз наиболее емко говорит единственный в романе «живой» носитель суфийской традиции — флейтист Эмин Деде: «Эмин Деде был человеком, личность которого была скрыта его физической сутью и его культурой. Напрасно было искать в этом великом музыканте хоть какую-то искусственность поведения, хоть какое-то свидетельство внутренних бурь, которые могли бы обнаружить его личность. Он был очень похож на камень, на гальку, все края, все шероховатости которого были стерты и многократно омыты многочисленными волнами времени, ударявшимися о тот же берег; он казался одним из тех круглых и твердых камней, которые мы видим тысячами, когда гуляем по песчаному пляжу! Он даже не показывал вида, что сберегал в себе последние лучи мира, скрывшегося от нас, хранителем богатств которого он был. В своем смирении он был другом, равным для всех, не замечая в нашей жизни различий, не замечая даже тех многочисленных потерь в ней, которые превращали и его самого, и его искусство в прекрасную руину на заходе солнца».

Именно Эмин Деде с помощью своего искусства заставляет героев романа на какое-то время ощутить, что значит жить в настоящее мгновение, позабыв и о прошлом, и о будущем, и обо всех личных страстях и невзгодах. Они переживают духовное очищение, катарсис, участвуя в его исполнении или просто внимая ему: «А ней продолжал петь. Ней стал загадкой созидательного и разрушительного творения. Все, вся Вселенная, менялась в ритме его поэзии, формируясь из бесформенности; и с того самого момента, в котором она стала материей, она созерцала, безропотно покоряясь Творцу, все манипуляции с ее сутью. Там пенится огромный океан, тут становится пеплом огромный лес, звезды целуются друг с другом. Руки Мюмтаза стекали с коленей вниз, словно были из меда».

Путь, который предстоит проделать читателю романа, тернист и загадочен, как и сама жизнь…

Юрий Аверьянов

Посвящаю этот роман проф. Тарыку Темелю.

А. Х. Т.

Часть первая ИХСАН

I

Мюмтаз толком ни разу не выходил на улицу с тех пор, как заболел Ихсан, его двоюродный брат, который был ему как брат старший. Не считая походов за врачом и в аптеку, чтобы отнести рецепт или получить лекарство, и к соседу — позвонить, почти всю неделю провел он либо у изголовья больного, либо у себя в комнате, за чтением и размышлениями, либо с детьми Ихсана. Ихсан несколько дней жаловался на жар, слабость, боли в спине, а затем внезапно объявил, что его болезнь — серьезная: воспаление легких, и установил в доме царство страхов, тревоги, слез, не смолкавших или читавшихся в глазах благопожеланий, в общем — атмосферу настоящего бедствия.

Все ложились спать с тревогой за больного Ихсана и вставали с ней.

В то утро Мюмтаз вновь проснулся с грустными мыслями, да и сам сон был полон страхов из-за свиста паровозных гудков. Приближалось к девяти. Какое-то время он сидел на краю постели задумавшись. Сегодня надо сделать кучу дел. Врач сказал, что придет в десять, но Мюмтазу дожидаться его прихода было не надо. Прежде всего, надо было пойти поискать сиделку. Ни Маджиде, ни тетя Мюмтаза — мать Ихсана — не отходили от изголовья больного, отчего дети очень страдали.

Старая домработница еще кое-как справлялась с Ахмедом. Но для Сабихи требовался кто-то посообразительнее. Прежде всего, такой человек, который мог бы с ней разговаривать. Подумав о своей маленькой племяннице, Мюмтаз про себя рассмеялся. С тех пор как он вновь поселился дома, его симпатия к родственнице выросла. «Неужели любовь — дело привычки? Неужели мы любим только тех, кто всегда рядом?» — спрашивал он себя.