Покой - [157]

Мюмтаз смотрел на граммофон, словно весь секрет Суата находился между небольшим металлическим кругом микрофона и замкнутым миром пластинки, сиявшей матовым блеском. Как часто Мюмтаз представлял, слушая эту мелодию у себя дома, тот последний вечер Суата. «Наверняка его лицо было невероятно бледным… Кто знает, может быть, он смеялся, красивый, как святой, надо всем, как герой рассказа, который он предложил мне написать». В своем письме он указал, что прежде они послушали этот концерт с той самой девочкой, а когда та наутро ушла, он снова внимал ему в одиночестве, и вечером, когда писал свое последнее письмо, он вновь слушал ту же музыку. «Конечно, он иногда поднимал голову и с полным вниманием прислушивался к этим болезненным переходам, так как знал, что слышит его в последний раз». «Может быть, он, как и все, кто собирался умереть, был рассеян и ко всему равнодушен. Может быть, ему было страшно. Может быть, он раскаивался в том, что собирается делать. Возможно, он искал предлог не делать этого, смотрел с надеждой на дверь, чтобы кто-нибудь пришел и спас его».

Интересно, была ли в его смерти доля вины этого концерта? Он заводил в такие невозможные дебри… Затем Мюмтаз неожиданно смутно вспомнил, что уже слушал эту музыку тем вечером. Да, горечь памяти он ощутил в тот момент напрямую и отчаянное пробуждение было не напрасным. «Но где? Вечером я пришел домой, недолго поговорил с Ихсаном. Он чувствовал себя хорошо. Я был уставшим. Потом лег спать и проспал, пока Маджиде не разбудила меня…» Первая сторона пластинки со скрипом закончилась. Не глядя на молодого человека, доктор перевернул ее. Мюмтаз потер лоб, будто только что проснулся. «Но где? Может быть, во сне?» Конечно, он не мог слышать весь концерт. «Но свежесть памяти, но эта горечь!»

Он сидел на краю кровати человека, которого видел впервые, и, сжав ладонями виски, пытался вспомнить свой сон. Нет, концерт ему не снился, ему снился Суат, к тому же в очень странном образе. «Я стоял на побережье, на пристани какого-то ялы. Передо мной готовили к вечеру декорации на сцене. Сначала принесли большие, даже огромные балки. Но какими они были красочными! Лиловые, красные, ярко-синие, розовые и зеленые. Затем их соединили. „Сюда мы повесим солнце“, — услышал я. Я покачал головой и сказал: „Солнце не может сниться. Ни солнце, ни месяц. Сон — брат смерти“. Но меня никто не слушал. Наконец, они подвесили солнце. На самом деле это было не солнце. Это был Суат. Но каким он был красивым и каким ярким! По мере того как по его телу скользили веревки, улыбка расплывалась по его лицу. Затем Суата отнесли туда, где готовили декорации для вечера. Он должен был изображать заходящее солнце. После этого привели в действие катушки, неизвестное оборудование. Привязанные к Суату веревки растянули его тело. Я видел, что веревки режут его плоть, и, стоя на своем месте, сходил с ума от жалости. Однако сам Суат смеялся, как если бы не чувствовал боли; он был со всех сторон красочным, переливающимся, блестящим. Чем больше он страдал, тем больше он смеялся. А потом, не знаю, как это произошло, но Суат начал разбрасывать в разных направлениях свои конечности, на месте которых вырастали новые. Он стал напоминать куклу театра теней „Карагёз“, у которой порвалась веревочка. В море перед собой я видел ярко окрашенные части его тела, которые он бросил туда. Вдруг я услышал голос рядом со мной: „Посмотрите, что на меня уронили! Он бросил свою руку сюда, на меня!“ — говорил голос. Я обернулся на голос — это была Адиле. Она смеялась и сгибалась от смеха. В тот момент я проснулся. Пришла Маджиде и сказала, что Ихсану стало хуже».

Мюмтаз вытер лоб и огляделся. «Что он скажет обо мне? Я сижу здесь и слушаю музыку. Кто знает, какие безумные поступки я уже совершил». Затем он вновь вернулся к воспоминаниям о своем сне. «Возможно, это был звук моря», — подумал он.

Когда пластинка кончилась, доктор хотел было поменять ее на следующую, но, заметив расстроенное лицо молодого человека, произнес:

— Ну что, рассказывайте.

Мюмтаз принялся умолять:

— Пожалуйста, пойдемте со мной!

— Пойти-то легко, молодой человек. Только скажи мне, ради чего.

— А я не могу рассказать по дороге, доктор? — спросил Мюмтаз.

Доктор с улыбкой надел висевший на стене пиджак. В руку он взял кепку и, не застегнув на себе ни пуговицы, направился к двери. Мюмтаз подумал: «Какая безумная ночь, Господи! Какая бесконечная ночь! Я словно бы наполняю какую-то бездонную чашу».

Как только они вышли на улицу, толстяк-врач начал при ходьбе тяжело дышать. Мюмтаз кратко рассказал о состоянии больного, о внезапном ночном приступе и о сделанных уколах. Врач произнес «камфорное масло» таким тоном, будто на экзамене:

— Камфорное масло… камфорное масло является одним из средств, которыми медицина может гордиться. Оно полезно для сердца. Тем не менее нельзя позволять ситуации заходить так далеко. Видите ли, некоторые мои коллеги уклоняются от того, чтобы принять на себя ответственность. Когда есть сульфаниламид, воспаление легких можно пресечь в самом начале. Вы это и сами можете сделать. Через каждые четыре часа по восемь доз ультрасептила. Проблема тут же разрешится. Между тем мы уже отправились в путь. Ну что ж, посмотрим разок на больного. Кто пациент?