Покой - [13]

— Вообще-то у меня есть работа. Я отпросилась только на эти дни, ради мужа, он болен. Отправлю его в больницу и вернусь на работу. — Женщина выглядела изможденной.

Мюмтаз недоверчиво спросил:

— А чем болен муж?

— Инсульт случился. Внезапно отказала половина тела. Его принесли домой. Меня не было. Если бы сразу догадались в чем дело, положили бы в больницу. А теперь врачи говорят, что надо ждать десять дней, чтобы его можно было перевезти. Умоляла я, просила я ту бесстыдницу, чтобы оставила его в покое… Денег у него, говорила ей, ни гроша, он не молод, не красив, найди себе получше… Нет, ей только он был нужен… Теперь вот я одна с тремя детьми.

Перед лицом этой семейной драмы Мюмтазу не оставалось ничего, кроме как распрощаться с собеседницей. Трое детей, парализованный муж… Зарплата сиделки. Эти люди снимали две комнаты в довольно большом доме. Кувшины с водой стояли на тахте. Значит, кухни, а возможно, и уборной не было. Кто знает, какой из богатых сановников — дефтердар-эфенди, султанский казначей, или, может быть, мутасаррыф-эфенди, эконом султанских покоев, — построил дочери на свадьбу этот деревянный особняк? Краска с фасада давно осыпалась, однако видно было, что когда-то этот дом строили на совесть. Наличники, эркеры, крыша — все было покрыто изящной резьбой прекрасного качества. К входу вела лестница на два крыла в пять ступеней. Справа от входа был устроен угольный сарай с отдельной дверцей. Хозяева, конечно, давным-давно сдали его в аренду какому-нибудь угольщику. А может, и кухня была кому-то сдана.

Навстречу Мюмтазу, сотрясаясь всей массой и загородив всю улицу, полз груженный углем грузовик.

Мюмтаз свернул в боковой переулок…

Ему вспомнилось, как прошлым летом именно по этим улочкам гуляли они с Нуран; может быть, даже по одной из тех, где он прошел сегодня; как они ходили по проспекту Коджи Мустафа-паши или по проспекту в честь Хекима-оглу Али-паши[18], некогда великого визиря родом из семьи стамбульского лекаря. В тот день они шли с Нуран, чуть не прижимаясь друг к другу, обтирая пот со вспотевших на жаре лбов, что-то обсуждая, вошли во двор медресе, мимо которого он только что прошел, и вместе прочли посвящение его основателю, выбитое на каменных плитах старой чешмы[19]. Все это было год назад. Мюмтаз осмотрелся, словно пытаясь вновь оказаться в том же дне, ровно год назад. Он заметил, что дошел до усыпальницы Семерых Шахидов[20]. Павшие во время завоевания Константинополя мученики за веру крепко спали бок о бок в каменных гробницах. Узкая улица была пыльной. Там, где располагалась усыпальница, улица расширялась, образуя подобие площади. Напротив усыпальницы стоял двухэтажный, но нищий по виду дом, нелепый, как фанерные модели спортивных машин. Из дома доносились звуки танго, а посреди улицы в дорожной пыли танцевали чумазые девочки. Они пели песенку-тюркю[21]:

Ну-ка дверь скорей открой, купец-молодец,

Что отдашь ты взамен? Взамен — в размен?

Девочки выглядели здоровыми и даже красивыми, но одеты были в лохмотья. Жалкие дома, нищенские одежды, деревенская песенка в квартале, где некогда, в восемнадцатом веке, находился особняк великого визиря Хекима-оглу Али-паши, — все это навевало Мюмтазу странные мысли. Ведь и Нуран в детстве непременно танцевала под эту песенку. А до нее — ее мать. И мать ее матери. Все они знали эту песенку и умели танцевать этот танец.

«Вот что должно жить вечно… Эта песенка. Дети растут, распевая ее, танцуют этот танец; нет больше ни Али-паши, ни его особняка, ни даже старого квартала. Все меняется, мы все можем изменить по собственной воле. Не должно меняться лишь то, что формирует нашу жизнь, что оставляет на ней печать нашего присутствия».

Брат его, Ихсан, все это прекрасно понимал. Как-то он сказал, что в каждой колыбельной сокрыты миллионы детских фантазий. Теперь Ихсан был болен, с Нуран они расстались, а передовицы газет трубили о трудном положении в стране. Внезапно Мюмтаз физически ощутил всю тяжесть событий, навалившихся на него, мысль о которых он с утра пытался оттолкнуть.

Бедные дети танцевали, можно сказать, «на бочке с порохом». Но тюркю была старинной, а значит, и, под угрозой взрыва, жизнь все равно продолжалась.

Мюмтаз шагал дальше, медленно переходя от одной мысли к другой. Стало ясно, что в этом районе ему никакой сиделки не найти. Последний адрес из списка был давно пройден. Не добившись ничего и там, он решил позвонить одной родственнице в Американском госпитале и поискать сиделку через нее.

Он шел по жалким, убогим кварталам, нищенские дома в которых сами напоминали лица бедняков. Множество людей казались вокруг несчастными и больными.

Все выглядели подавленными. Каждый думал о будущем, о надвигавшейся катастрофе.

Если бы Ихсан был здоров! Что будет, если его самого, Мюмтаза, призовут в армию? Что будет, если ему придется бросить Ихсана больным?

Когда он вернулся домой, Маджиде уже спала. Ихсан дышал спокойно. У больного побывал врач, обнадеживший всех. Ахмед сидел у изголовья отца рядом с бабушкой. Сабиха, скрутившись, пристроилась в ногах матери и на этот раз действительно спала.