Покорители шторма. Бриз - [3]

— Проси.

Старый командор Жайкоб дель Бриз, его непосредственный начальник, возглавлявший кабинет и отвечающий за надзор за кланом Бриз и Академией мореходства, просто так не стал бы выдергивать его на службу. В особенности после успешного раскрытия дела Высоких отравителей, которым Аэртон занимался последние несколько месяцев. Старик Жайкоб сам уговаривал его отдохнуть, съездить на недельку-другую в провинцию к родственникам, понюхать цветочки, попить старого винца да поволочиться за провинциалочками из соседних поместий. Мол, без него столицу не разнесут по кирпичику, по крайней мере за неделю. Так что если Жайкоб позвал, значит, случилось и впрямь что-то серьезное.

Кортон вернулся в сопровождении мальчишки в форменном камзоле посыльного. Мальчишка чувствовал себя неуютно, старался не смотреть в глаза важному господину, переминался с ноги на ногу да краснел щеками. О пакете, похоже, он забыл, вероятно, первые дни служит, не успел еще привыкнуть к чужим людям.

Кортон церемониться не стал. Толкнул паренька в плечо и пообещал надрать уши, если он так и будет стоять столбом. Мальчишка тут же покраснел еще больше и вытащил из кожаной сумки, висящей на правом боку, запечатанный сургучом белый конверт. После чего вытянулся и словно окаменел. Только слышно было, как отчаянно стучит его сердце.

Аэртон махнул рукой, сказал, что ответа можно не ждать, и потянулся за ножом для бумаги. Вскрыв аккуратно конверт, он вчитался в послание. Убористым почерком, в котором угадывалась рука Жайкоба дель Бриза, было написано всего три строчки. Первая — витиеватые извинения за необходимость прервать заслуженный отдых столь уважаемого служащего. Вторая — строгий приказ немедленно явиться в Тайную канцелярию. Третья — ключевая фраза: «город в огне», что означало — дело чрезвычайной важности и не терпит промедления.

— Прикажи Габбсу запрягать, — приказал Аэртон.

Коляска к дому была подана через несколько минут. Аэртон успел спуститься на улицу, недовольно повел ноздрями, пытаясь поймать аромат сдобы из пекарни, но привычно ничего не почувствовал. Впрочем, с завтраком можно было попрощаться, как и с обедом.

Его доход давно позволял снять в Центре небольшой домик с собственной конюшней, но Аэртон считал, что как профессиональный сыщик он не должен светиться, к тому же находиться поближе к простому народу полезнее, все время держит в тонусе и не позволяет расслабиться.

Водрузив на голову широкополую шляпу с серебряной пряжкой, он зябко повел плечами и забрался в коляску. Подле него тут же уселся неизменный Кортон. Габбс, от которого отчетливо тянуло вечерней брагой, щелкнул кнутом, и коляска тронулась с места, набирая скорость.

Габбс отчаянно ругался на зазевавшихся прохожих и на нерадивых чужих кучеров, призывая на их головы страшные проклятия. В ответ ему неслись хлесткие ругательства и пожелания самых мучительных смертей, известных в мире. Аэртон откинул голову на подушку и закрыл глаза.

***

Ночью Карась почти не спал, а если срывался в дрёму, то его почти сразу выдергивала оттуда вонь сточных канав и помойки, в которую примешивался из сна запах крови. Карась вертелся с боку на бок, стучал зубами, натягивал на уши драный камзол, служивший ему одеялом, но сон не шёл, а мысли одолевали такие, что только держись.

Он понимал: все те люди, с которыми он знается в новой, уличной жизни, наплевали бы на просьбу профессора и постарались как можно быстрее забыть о ней, но Карась не хотел быть похожим на этих людей. Вообще-то он старался быть хорошим, таким, как родители.

Ну да, сейчас ему приходится воровать, потому как иначе не выжить, но когда он станет постарше, когда его охотней начнут брать на работу в порту или где-нибудь еще… Тогда он точно сможет быть таким же добрым и честным, как его отец и мать. И Карась с негодованием гнал мысли о том, что родителей сгубила как раз чрезмерная честность — быть может, в ином случае они сумели бы добыть денег на хорошего врача и лекарства, и мать осталась бы жива, а отец вообще никак не коснулся бы этой истории с грабежом и не погиб от удара меча.

Карась вертелся и вертелся, смотрел то на мутные звезды в затянутом дымкой небе, то на силуэты домов, черные у земли и серые — в вышине, где они смешивались с дымкой, закрывающей звезды.

Он знал, что не отмахнется от последней просьбы Мареля дель Бриза. Не сможет. Не захочет. Потому что профессор умирал так же, как его отец, но, в отличие от отца, успел взять Карася за руку и сказать последние слова. Потому что впервые за год Карася о чем-то попросили, а не приказали, не выругали, не погнали прочь, и пренебречь этой просьбой — значит, сделать еще один шаг туда, в плохую сторону, а это всё равно что плюнуть на прах родителей.

Конечно, он не пойдет к расследователям, он же не дурак. Те с радостью повесят убийство на него, никому не нужного бродяжку, а сверху набросают еще кучу преступлений помельче, с которыми не могут разобраться, и тогда Карась закончит свои дни на виселице, что ему вовсе даже ни к чему. По той же причине он не пойдет к дому профессора — ошивающегося рядом мальчишку могут заметить, запомнить, а внутрь Карасю всё равно не пробраться. И почему он не забрал ключ из кармана Мареля? А впрочем, может, и к лучшему, что не забрал — где именно в доме живет профессор, Карась понятия не имел.