Покорители - [4]
Шрифт
Интервал
Голос лютая зависть, —
ишь, наторговал, —
и заморосило:
— Деньги… Стойбище… Ханты… Продал… Обменял.
— Кто такой? Как ни встречу, он вечно с мехами,
То лиса, понимаешь, то просто — песец…
Неприступный, сурьезный такой… Не механик?
— Нет, — протяжная пауза, — просто… купец…
Это он! — на глаза нахлобучивший веки,
Оценивший давно эту землю в рублях.
Как тут быть? — забродила алчба в человеке,
И взбрыкнул неожиданно купчик в кровях.
До чего ж оборотист наезжий народец,
Есть, мол, водка, давай, мол, и рыбка, и мех, —
До сих пор для иных автохтон — инородец,
И споить его, и облапошить — не грех,
Благо, прост и доверчив… А то, как в карманы,
В заповедники руки — хватай! — запустить,
Оголить их… Барыш! И чужие капканы,
Когда нарыск песцовый густеет, — зорить.
И разбойничьей снастью, бахвалясь уловом,
Реку выпростать в раже, потуже набить
Битой птицей да зверем кладовые — словом,
От корней до макушки тайгу обдоить.
Я понять постарался б, когда бы в прокорме
Было дело… А здесь — баловство? Перестань,
Вечный данник природы, забывший про корни,
Вымогать у природы кровавую дань!
Но взывать к его совести — это полдела…
Нужно вдарить в набат, да погромче, пока
И детей не подмяла алчба, не разъела
Души их психология временщика!
Да и сами собою едва ль перестанут
Оккупанты природу мытарить…
Итак,
Наступает стальная страда, к океану
Отжимая звериные кормища… Как
От земли своей не заслониться зевотой?
Как земного доверия не потерять?
Как проблемы индустрии с прочной заботой
О природе
по чистым законам связать?—
Чтоб потом, отрезвев уже, не ужаснуться
Окаянной бездумности — что, мол, творим?! —
Чтоб в железном движении не разминуться,
Локти, локти кусая! — с грядущим своим…
V
Схлынул с берега гнус, и в окне потемнело…
Он прошёл и присел у порожка, в упор —
Льдинка синего взора, и прошелестело
В загустевшем, свирепом дыму: «Рыбнадзор!..»
Привалился спиной к тёплой печке, сутулый,
А черняв и скуласт, ну, татарин точь-в-точь,
Затянулся — и на измождённые скулы
Кашлем выбило алые пятна.
…В ту ночь,
Взяв двоих, затопив самоловы, он двинул
Мимо сонного плёса, да квёлый движок
Заблажил… Он пригнулся к мотору, а в спину —
Раз! — удар и, с присловьицем хлёстким, — в висок,
И — вода взорвалась и сомкнулась. И тут же
Потащила на дно, оплетая собой,
Уж так люто давнула, так стиснула стужа,
Высекая из сердца слепящую боль,
Что дыханье зашлось. И, уже задыхаясь,
Он всплывал и тонул, обессилев, и вновь
Жадно, с яростью рвался наверх, выбиваясь
Из беды, будоража сомлевшую кровь,
И ведь выплыл! Отлогую отмель нащупал,
И кромешную стужу, и мрак превозмог,
Зацепившись размытым сознаньем за щуплый,
Протянувшийся издалека огонёк,
Выбрел по мелководью, уткнулся в густые
Тальниковые заросли — мрак позади…
С этих пор-то и хлюпают хляби речные,
Неусыпно ворочаясь, в хлипкой груди.
Тех двоих встретил в лодке у мыса и ловко
Обошёл, посылая «казанку» вперёд,
Прямо наперерез им, ударил — и лодка
Задралась, обнажая пропоротый борт.
Матом ночь взорвалась… Он прицыкнул, однако,
Бросив круг на двоих, близко не подпускал
Браконьеров к «казанке», а — «Хитрый, собака!» —
Под стволами добытчиков к берегу гнал.
Выгнал, мокрых, к рассвету… Уж как его крыли
Браконьеры, народ веселя, на суде!
А инспектор молчал, лишь в глазах его стыли
Две фигурки на чёрной студёной воде…
Две зимы миновало. Он к лету вернулся,
Худ, в казённой одёже… На смирной воде
Встретил этих, двоих… Пусть другой разминулся б,
Он — навстречу «знакомцам» попёр, ну, а те —
То ль купанья боялись, то ль нервы провисли… —
Заложили вираж, угорело вильнув,
Ушмыгнули в проточку и чутко закисли
В тальнике — видно, чуяли всё же вину…
Помутнел браконьер: «Незадача!» —
Как тут ни вертухайся, полнейший разор:
Невода отощали, слиняла удача,
Заскучала рыбалка… И всё — рыбнадзор!
И уже с самоловом не сунься в протоку,
Хоть стращали и дом подожгли, наконец,
И не раз ему, воду буровя, дорогу
Заступал среди ночи горячий свинец —
Только непримиримее холод во взоре…
Он спешит на «казанке» на тоню, крутой,
Ибо помнит: под хриплым дыханием хвори
Жизнь обтает, как хрупкая льдинка… Седой,
Он спешит мир заветный спасать от разора,
Словно эти урочища носит в себе,
Защищая их от взматеревшего вора,
Заскорузлого в неистребимой алчбе.
Вор ухватист: мордующий ясные воды,
Мощью техноса часто силён он, пока
Не воспрянет от оцепененья природа
И не даст ему, прочь вышибая, пинка…
Увлекаем на север всем ходом державы,
Сколько техники я по урманам встречал —
Этот, битый тайгой, искорёженный, ржавый
Да стреноженный цепкой травою металл.
Ты бы рад, временщик, всё сграбастать в беремя,
Да забыл, что силён ты — вот этой землёй,
И не жди же, пока сердобольное время,
Словно раны, залижет следы за тобой.
След потравы вопит, временщик, за тобою,
Он не скоро исчезнет…
А вот рыбнадзор
Приохотил и сына к реке, и порою
До рассвета стучит на воде их мотор…
И малец прикипел к ней, не щедрый на слово,
По-отцовски глядит, ветром, стужей пропах —
Это возобладала закваска отцова,
Отзываясь раденьем в сыновних кровях…
(Луч ложится румянцем на чуткие воды…)
Он сидит на корме, погруженный в своё, —
Не чужанин и не приживал у природы,
А кровинка, наследный печальник её…
VI
Потянуло порой перелётов, и стая