Покоренный "атаман" - [8]

— М–да–а…

Иные считают Папиашвили опасным. Но это уж откровенные завистники. Люди, не умеющие устроить свою судьбу, всегда завидуют другим.

Как и подобает заместителю, Леон Георгиевич питает неподдельное уважение к своему начальнику. Больше того, Папиашвили души не чает в Каирове. Он готов ему поклоняться не только в делах служебных, но и во всех остальных делах, не исключая глубоко личных. В ту минуту, когда мы ведем рассказ о лаборатории шахтной автоматики, Леон находится в кабинете начальника лаборатории.

Борис Ильич Каиров ему говорит:

— Экслибрис… Помните, как у Горького: «Люблю непонятные слова…» Нет, нет, славно придумано. А? Экслибрис!..

Каиров вертит в руках ярко раскрашенную книжицу и с детской радостью разглядывает картинки. У кресла, почтительно наклонив голову, стоит Папиашвили. Леон только что вернулся из туристской поездки во Францию, откуда и привез любопытную книжицу.

— Эмблема, — поясняет Леон смысл картины. — Нечто вроде семейного герба. Одним словом, книжный знак.

Борис Ильич листает страницы, покачивает головой, напевает:

Где копченки ноги мыли,

Там шахтеры воду пили…

В юности Борис Ильич трудился на шахте крепильщиком. Старые горняки называли «копченками» женщин, работающих на откатке, сортировке или отвале горной породы — закопченных, запорошенных угольной пылью.

Каиров работал под землей два года, но шахтерские песни, прибаутки, побасенки крепко запали ему в душу. Борис Ильич сыпал ими, дивя своих коллег знанием шахтерского быта.

Он имел обыкновение на работе, сидя за столом напевать старые шахтерские песенки:

Все гудочки прогудели,

Парамона черти съели.

Весеннее солнце затопило светом кабинет ученого. Утренний ветерок парусом вздувал оконные шторы, обвевал высокое, как у судьи, кресло, щекотал ноздри. Время от времени Каиров откидывался на спинку кресла, долго, с наслаждением жмурился. Хорош у него заместитель, Леон Папиашвили. Всегда с какой–то новинкой, живинкой. Один его внешний вид доставляет эстетическую радость. Черный костюм и ослепительной белизны рубашка. Ручейком льется серый с крапинкой галстук. Все наполнено жизнью, вкусом, обаянием. Когда Борис Ильич украдкой, с тайной завистью смотрит на Папиашвили, ему вспоминается его собственная молодость.

Борис Ильич делит свою жизнь на два периода: на те годы, когда он боролся за место под луной — это было до сорока лет, — и то время, когда, достигнув положения в науке, пребывает, как говорится, в чинах и почете. Вторая часть короче первой, она составляет двенадцать лет, но именно в эти годы Каиров испытывает состояние, про которое можно сказать: «Что ж, человек заслужил…» Вот только в семейной жизни бог счастья ему не дал, но это уж статья особая.

— Самарин башковит. Талантище, черт бы его побрал, а, Леон? Что вы скажете?

Папиашвили взглянул на шефа удивленно: «При чем тут Самарин?» Впрочем, Леону не привыкать к чудачествам Каирова, его неожиданным ремаркам, шахтерским куплетам, посвистыванью. Сотрудники лаборатории называют это «размышлением вслух» и по обыкновению в такие минуты замолкают.

— Для вашей библиотеки старался, — говорит Леон.

Да, у Каирова большая библиотека. Пожалуй, тысячи три книг наберется. И каких!..

Борис Ильич представил, как на белых полях его книг закрасуется фамильный знак. Экслибрис!..

— Самарин будет руководителем группы.

— Борис Ильич! — развел руками Леон, — Зачем нам Самарин! Какой Самарин! Человек в институте учится, еще диплома не имеет, а вы говорите: руководитель!..

Папиашвили возражал взволнованно: А когда Леон волновался, он сильно нажимал на каждое слово, сдабривал речь горячим акцентом.

— Ничего, Леон, — говорил Каиров с загадочной хитринкой, продолжая рассматривать экслибрисы, — Чапаев тоже академий не кончал, а вон как беляков рубил.

— Чапаев был Чапаев! — распалялся Леон, видя, что шеф говорит серьезно. — Чапаев саблей махал да на коне скакал, а тут автоматика.

— Вы, Леон, тоже не сразу стали заместителем начальника лаборатории, — тянул Каиров, поворачивая на свет понравившийся рисунок. — А Самарин нужен нам, нужен. И вам, Леон, нужен, и мне. Составьте, Леон Георгиевич, отчетик о работе лаборатории. Включите туда приборчик АКУ. Слыхали про такой? Его сделал Самарин. А теперь он новую машину делает — посложнее и поважнее. И сделает! Как вы думаете, Леон, сделает, а? Непременно сделает. Он такой, этот Самарин.

Каиров запрокинул над креслом шевелюру черных красивых волос, лукаво подмигнул:

— Конечно, не без нашей помощи.

И протянул Леону книжку экслибрисов.

— А ну–ка, Леон, какой бы вы предложили для меня знак?

Папиашвили раскрыл страницу, на которой была нарисована обнаженная женщина, лежащая на ковре. В руках срамница держала две открытки с изображением остроносых кабальеро.

— Вы шутник, Леон, — сказал Каиров и сдержанно засмеялся. Он хотел тут же перевернуть страницу, но его пухлый короткий палец лишь загнул уголок листа.

— Хе, чертовка! — прищелкивал языком Борис Ильич, покачивая львиной головой. Такая птаха, Леон, по твоей части. Ты, мил друг, не вали с больной головы на здоровую. — Каиров ласково журил Папиашвили.

Леон сиял. Угодил шефу, развеселил, доставил ему минуту удовольствия. Разумеется, он шутя предлагал Каирову заманчивый экслибрис, но втайне подумывал: «Чем плохой значок?»