Поколение пустыни. Москва — Вильно — Тель-Авив — Иерусалим - [4]

* * *

Фрида всю жизнь вела дневник. Овдовев, она решила превратить его в роман «Поколение пустыни». Герои романа — Марк Натанзон (читай, Лейб Яффе) и его жена Эва (читай, Фрида), их дочь Рут (собирательный образ двух дочерей, Мирьям и Тамар) и сын Меир (читай, Биньямин). Только Марк в романе не сионистский деятель, как его прототип, а врач. Зато люди, окружающие «вымышленных героев», и обстоятельства их жизни абсолютно реальны. Более того, когда повествование подходит к концу 1938 года, то есть за год до начала Второй мировой войны, беллетристика уступает место подлинным дневниковым записям. Но концовка романа далека от действительности. Фрида оборвала жизнь своих героев в дорожной аварии, и ее повествование осталось как бы незавершенным.

Незадолго до смерти Фрида передала дневник дочерям и заставила их поклясться, что после ее похорон они прочтут дневник и сожгут. Дочери сдержали клятву. Но часть дневника сохранилась в тексте романа, в картонной папке с объемистой, на машинке отпечатанной рукописью. Папку берег сын Фриды, а мне она была подарена его второй женой (тогда уже вдовой) Хавой. Хава, не зная русского языка, но храня теплые воспоминания о свекрови, взяла с меня обещание опубликовать рукопись. И теперь, по прошествии двадцати лет, я выполняю обещанное.

Прожив более полувека в Палестине и неплохо владея несколькими языками, Фрида Яффе, тем не менее, писала по-русски (рукописные вставки свидетельствуют, что по старой орфографии), и ее мемуарный роман «Поколение пустыни» сохраняет особенности авторского языка и стиля. Нетрудно заметить, что Фрида, читавшая на русском, немецком, французском, английском, идише и иврите, нередко мыслила иноязычными конструкциями, что ее речь изобилует галлицизмами, германизмами и англицизмами, а иногда в ней слышится еврейский акцент. Кроме того, надо учесть, что делавшиеся в спешке дневниковые записи даны без всякой литературной обработки, и тем ценнее они как историческое свидетельство.

Машинописная рукопись неоднократно перечитывалась автором: в ней есть обрезанные листы, вклейки и правки карандашом, синей и красной шариковыми ручками, видимо, тем, что оказалось под рукой. Некоторые фразы или слова вычеркнуты автором, но их можно прочесть, и они даны в квадратных скобках. Добавленные Фридой слова и фрагменты приведены в угловых скобках. Некоторые иноязычные слова она писала кириллицей, другие — на языке оригинала, я старалась их прокомментировать и восстановить оригинал. Имена собственные и иноязычные слова в рукописи нередко отличаются от их современного звучания, например: «Тиверия» вместо Тверия или «мильон» вместо миллион, но я сохранила их в неприкосновенности, указав, если необходимо, принятое ныне написание в примечании.

Я публикую мемуарный роман Фриды в надежде, что этот драгоценный памятник благородного образа мыслей и трогательного сионистского идеализма найдет своих читателей.

Дополнением к роману я включила избранные стихи Лейба Яффе — не ради их художественной ценности, но как свидетельство эпохи и сионистского горения. В книге три Приложения. В первом читатель найдет богатый эпистолярный материал из переписки Лейба Яффе с русскими поэтами, которых он привлек к переводам с иврита, и воспоминания Лейба Яффе о том, как он организовал в 1916 году в Москве чествование Бялика по случаю 25-летия его литературной деятельности. Во втором — сделанную Фридой Яффе запись беседы историка русской культуры М. О. Гершензона с ивритским поэтом Х. Н. Бяликом, в третьем — письма Лейба и Фриды Яффе Гершензону.

Мне приятно поблагодарить историка Илью Лурье за поддержку, вдумчивую редактуру моих примечаний и мудрые вдохновляющие советы.

Работу над этой книгой я посвящаю вознесению души моей мамы, Лены Бичман (1925–1988). Как и Фрида Яффе, моя мама родилась в Москве, свободно читала по-русски и по-английски и пыталась понять и осмыслить суть исторических и семейных катаклизмов, участницей и свидетельницей которых была. В отличие от Фриды, мама прожила в Москве всю жизнь, на Арбате и вблизи Бульварного кольца, но время было другое, и страх перед режимом не позволил ей доверить пережитое бумаге. Светлая ей память.

Зоя Копельман, Иерусалим

Фрида Каплан Поколение пустыни

Мое детство связано с домом дедушки, который мне казался незыблемой крепостью, вечным приветом, от начала и до конца жизни.

Дедушка был купец первой гильдии и как таковой имел право жительства[7]. Во время изгнания евреев из Москвы при царе Александре Третьем[8] его не трогали, он остался в своем доме, при своих делах и предприятиях.

На современном языке его назвали бы «self made man»[9]. Он приехал в Москву 14-летним мальчиком с богатыми пушниками, торговцами мехом, и благодаря своей смышлености, необычайной энергии и честности он выбился в люди. Будучи двадцатилетним юношей, он уже завел собственное дело, купил себе дом и занял большое положение как в еврейском, так и в московском торговом мире.

Сам дедушка никогда не рассказывал о своей юности, но от матери я знаю, что на дорогах в кибитках и на постоялых дворах, куда хозяева его брали с собой в поездки за товарами, он бывало хранил у себя хозяйскую мошну — у мальчика, мол, воры не будут искать денег — и, таким образом, с раннего детства привык к большим суммам денег.