Поколение - [42]

Так он бродил по своей молодости, обходил то, что запретил себе, и неожиданно вышел прямо на нее: Лена…

Мимо проскочил на автокаре паренек в берете и промасленной брезентовой куртке. Пахомов посмотрел ему вслед и стал наблюдать за работой мостового крана. В цех подали платформу, и сейчас шла погрузка. С цирковой ловкостью кран подхватывал стальные стропы и тащил груз к платформе. Многотонный ящик плыл над цехом с такой осторожной плавностью, будто это был до краев наполненный кубок, причем груз перемещался сразу в двух измерениях — вверх и в сторону. Опускался ящик бесшумно и с удивительной точностью, словно его приклеивали к платформе. Так мог работать только большой мастер, и, конечно, женщина. Пахомов восхищенно посмотрел вверх и, увидев через тусклое стекло кабины женский силуэт, обрадовался, что не ошибся.

Нет, за эти годы он ничего не забыл. Заводская жизнь — это совсем другое, чем жизнь на Севере, у строителей и нефтяников. На заводе люди с другим житейским укладом. Здесь стены и крыша, ограниченность пространства. Здесь все надо соизмерять, все делать четко, в крепкой спайке с теми, кто работает рядом с тобой. И не зря говорят: заводская дисциплина. Ее ищут и добиваются на стройках. Заводскую дисциплину хотят завести на промыслах, там, где нет стен и крыши, там, где размах и простор.

Ему показалось, что он знает о заводских людях сейчас больше, чем тогда, когда работал с ними. Он узнал их на Севере. Большое видится на расстоянии.

Пахомов осторожно обогнул монтажную площадку, сдержанно кивнул дяде Грише, боясь, что тот не признает его. Но дядя Гриша, положив напильник и вытерев ветошью руки, подошел к нему, как к старому знакомому.

— Сегодня Матвеич на смене. — Он кивнул в сторону испытательного стенда. — Там пластается.

— Мы виделись. — Степан пожал протянутую руку, и ему показалось, что это была не рука, а брус крепкого дерева.

Они постояли. Дядя Гриша улыбнулся своими черными мышиными глазками.

— Ну, а мы тут мал-мал штурмуем.

И по тому, как он это сказал и как заговорщически улыбнулся, Степан понял, что Матвеич, видно, рассказал ему о нем, Пахомове.

— Как вам тут у нас? — спросил дядя Гриша, и Пахомов пожалел о том доверительном «ты», с которым слесарь прежде обращался к нему.

— Да нормально, вот уже и домой завтра.

— А чего ж так? — спросил дядя Гриша и тут же сам ответил: — Работа?

— Работа…

— Будете писать про это? — слесарь повел глазами вокруг себя.

— Не знаю… — Пахомову хотелось быть повнимательнее к дяде Грише, но он все еще был там, в своей жизни, и ответы его получались односложными. Однако собеседник не замечал этого.

— Надо ж что-то делать. Мы ведь так запутали дело, что уже не знаем, где конец, а где начало, где виноваты поставщики, а где мы сами.

Пахомов понял, что дядя Гриша «завелся» и теперь его не остановить.

— Сегодня тридцатое, — продолжал тот, — пора бабки подбивать, а у нас еще конь не валялся. Пошли сверхурочные и всякие там. — Он лукаво указал взглядом куда-то под перекрытия, будто оттуда сыпались эти «всякие», которые мешали ему жить и нормально работать. — А потому, что программа горит и здесь уж, как говорится, хоть последнюю рубашку с себя, лишь бы разбогатеть. Ну до каких же пор, хочу вас спросить? Вы же начальство, вы же там у себя думаете — планируете, или так?

Пахомов даже вздрогнул от этого выкрика.

— Да я, дядя Гриша, начальство-то никакое…

— А я и им говорю, и нашим местным, которые здесь бывают, и тем, кто из Москвы… Они меня знают. — Он опять лукаво улыбнулся. — Мы ведь по-настоящему только последнюю декаду и работаем, душа из нас вон, а начало месяца у нас вроде межсезонья какого: от ночных отсыпаемся, отгулы за субботы и воскресенья. И такая свадьба каждый месяц. А кому она нужна? Никому.

— Да тебе же, дядя Гриша, лучше, — отозвался длинноволосый парень, который возился у монтажного стола с редуктором. — Когда план горит, платят без оглядки: и премии и аккордные наряды… А вообще кончай травить. Работа стынет! — сердито крикнул парень и стал заправлять свои длинные патлы под берет.

Собеседник Пахомова словно и не слышал этих слов.

— Из года в год кутерьма кутерьмой идет, и вроде б мы уже и работать по-другому не умеем. Как лошадь в чигире. Ее и выпрягут, а она все по кругу. Чигирь-то, знаешь, что такое? — Не дожидаясь ответа, стал объяснять: — Большущее колесо такое деревянное для поливов огородов раньше приспосабливали, а мотор у него в одну лошадь. Смотришь на пастбище, конь по кругу ходит, значит, из чигиря он, по-другому уже не может. Так и мы. А дай нам такую же работу в первой декаде, как в третьей, и запоем Лазаря, мы привыкли по кругу.

— Дядя Гриша! — позвал длинноволосый парень в берете. — Да что ты там провалился?

— Щас, — отмахнулся тот, — вы все смолите по полчаса, а я некурящий. У меня свой передых. — Отвернувшись от Степана, добавил: — Вон и начальство явилось, не запылилось. Ну ладно, я пошел…

По цеху шли Буров и директор завода Зернов. Михаил медведем нависал над маленьким круглым Зерновым, который быстро и ловко катился по узким прогалинам забитого оборудованием цеха. Этому юркому и подвижному человеку не составляло труда нырнуть под монтажными лесами, пройти в узком проходе между пирамидами ящиков, а высокий и громоздкий Буров все время застревал, и его гулкий голос раздраженно гудел. У монтажной площадки бригады Митрошина остановились. К ним подошел Матвеич, пожал руки и, видно, сказал про Пахомова. Зернов и Буров сразу повернулись. Надо было идти к ним, а Степану не хотелось. Его и так сбил с того настроя, на который он начал было выходить, бестолковый разговор с дядей Гришей, а тут теперь эти со своими проблемами. Сейчас опять начнут говорить об институте-заводе, перебоях в материально-техническом снабжении. «Поставщики режут без ножа!» Б-р-р-р… Ему бы разобраться со своими проблемами, сдвинуть с мертвой точки работу.