Пока ночь - [17]

В доме, как только прошел краткий период насморка, в ноздри Трудного ворвался резкий запах свежей краски. Ремонт дома вступил в конечную стадию. Ян Герман разумно предполагал завершение восстановительных работ еще перед Сочельником; в январе придет очередь всяких поправок, доделок и дополнений; фасадом можно будет заняться летом, а то и еще позднее - внешние признаки благосостояния были ему ни к чему. Говоря по сути, показывать он собирался нечто совершенно противоположное.

В гостиной, опережая события на несколько дней, Лея и Кристиан, наряжали елку; чтобы они могли достать до верхушки, дедушка вытащил для них из чулана лестницу. Сам он сидел в кресле, с не зажженной трубкой в руках и дирижировал внуками, которые не обращали на его указания ни малейшего внимания, поглощенные очередной сварой на только одним им понятную тему. Никто из них даже и не заметил заглянувшего в двери Яна Германа. В кухне, правда, его заметили, но тут же и прогнали; жена и мать были совершенно солидарны по вопросу его абсолютной непригодности для каких-либо домашних дел. Тогда Трудны пошел к себе в кабинет, пронеся под полой бутылку, на одну четверть наполненную старым ромом.

Трудны сидел в глубоком черном кожаном кресле, подаренном Яношем в сорок первый день рождения, нюхал краску, пил ром и размышлял. Сегодня, хочешь не хочешь, он проходил мимо лестницы в холле раз десять: ведь это место было центром, основной осью дома. И всякий раз взгляд невольно убегал в сторону, на куб воздуха перед расстрелянной стенкой. Один раз он даже вошел в этот фрагмент пространства и несколько секунд неподвижно постоял в нем, и его грудная клетка в этот момент занимала то же самое положение, что и не имеющее права на существование мегасердце. Он считал, что таким образом преодолеет страх, только ничего не вышло. Все не так просто.

Ему вообще даже не пришло в голову сомневаться в достоверности свидетельств собственных чувств, он не представлял, будто мог пасть жертвой некоей галлюцинации, будто попросту стал жертвой видений и иллюзий, будто это он все просто выдумал, внушил или же, в конце концов, это был акт самогипноза; о такого рода возможностях он сам был прекрасно информирован, будучи читателем довоенных газет, обожающих копаться в мрачных глубинах всяческих спиритуализмов, метампсихозов, духовных опытов или психического магнетизма. Жестокая реальность этого мегасердца, резкая, твердая, оглушающая материальность этого предмета - если только можно было назвать его предметом - исключала подобные предположения. Событие это не имело ничего общего со сном. И по сути своей являлось даже его отрицанием.

Он прекрасно мог представить Седого, выходящего ночью в сортир и замечающего мегасердце. Седой отступает в открытые двери, вынимает из чемодана пистолет, успокаивает дыхание и вновь выглядывает. Мегасердце не исчезает. Что тогда делает Седой? Поднимает пушку и начинает стрелять? Нет, без причины он бы делать этого не стал, там должно было произойти что-то еще. Что же? Или это сердце... на него бросилось?

Мысли Трудного перешли на другую колею, хотя и параллельную с предыдущей. Сейчас, post factum, он смог отыскать в воспоминаниях последних дней массу событий, которые в свое время казались ему совершенно незначительными и не стоящими внимания, скорее всего, большую их часть он попросту забыл или даже не собирался запоминать. Например, мать, Анастасия Трудная из рода Конецпольских, в девичестве Старовейская, по природе своей и воспитанию - дама, а по необходимости - домашняя хозяйка, женщина с врожденной, что правда, то правда, склонностью к преувеличениям, но, несомненно, одаренная крепкими нервами, не раз и не два, явно взволнованная, провозглашала замечания типа: "Говорю вам, в этом доме есть привидения", "Чья-то невидимая рука передвигает мои вещи, когда я не смотрю", "Я просто чувствую их присутствие", а еще: "Этот дом живой; он живет, дышит, мыслит". Или же эти необъяснимые неточности в размерах. Или, взять, совершенно непонятое отсутствие высыхания трупа девочки с чердака; он не говорил об этом жене, да и зачем, только вот врач был немало удивлен трупным запахом, исходящим от останков. "Ведь они давно уже должны были иссохнуть и вообще... не пахнуть", - заявил он. Имелось в виду время, в течение которого тело после смерти оставалось в помещении с определенной влажностью и температурой. Запах свидетельствовал о кончине, произошедшей буквально пару-тройку недель назад, в то время как само состояние тела заставляло предполагать период разложения раз в пять-шесть больший. Трудны спросил, как такое могло случиться. Врач пожал плечами. "Все возможно, ответил он, - это только вопрос невероятности. Если бы кто-то держал тело в холодильнике... или же если бы на этом чердаке все время было холодно... или же, если бы время здесь шло медленнее..." Оказалось, что перед войной врач читал те же самые газеты, что и Трудны.

?????

После ужина Ян Герман перехватил Конрада и взял с него обещание отложить поисковые работы на чердаке на после праздников.

- Тебе же не хотелось бы одарить нас в Рождество еще одним трупом. Мать меня бы скальпировала.