Пока не выпал дождь - [52]

Шрифт
Интервал


До чего же трудно соблюдать строгую последовательность в повествовании. Вот и опять, вместо того чтобы описывать фотографию, я беспорядочно тасую воспоминания. Но возможно, строгой последовательности и не существует. Возможно, хаос и произвольность и есть естественный порядок вещей. Иногда я склоняюсь к такой мысли.


Но давай снова взглянем на фотографию. Правда, я понятия не имею, что еще о ней сказать. Продуваемое ветрами скопище прицепов в Северо-Восточной Англии, младенец и молодые родители, которым, и это совершенно очевидно, не суждено быть вместе. Говорить, по-моему, больше не о чем.


Две вещи поразили меня тогда в Tea. Первая: ее абсолютная и безоговорочная преданность Мартину, преданность, на которую ни в коей мере не отвечали взаимностью. Помню, как она льнула к нему при каждой возможности, как баловала его, наливала ему пива, заваривала чай — не отрываясь от этих занятий даже тогда, когда ты, Имоджин, лежа на спине в детской кроватке, кричала, требуя внимания. Оживление и подлинное чувство звучали в ее голосе, только когда она заговаривала о Мартине. Вечером он ушел в паб, оставив нас одних, и Tea рассказывала мне, какой он замечательный музыкант, что он наверняка прославится и тогда они будут купаться в деньгах. Ее вера была трогательной, но абсолютно слепой, и это удручало. Второе, что меня покоробило, — ее вспыльчивость. (Опять же, в отсутствие Мартина она была более спокойной и уравновешенной, чем когда он был рядом.) К примеру, вот такой случай. Tea, стоя у плиты, кипятила воду в кастрюльке, ручка у этой посудины нагрелась, и Tea забыла обернуть ее тряпкой, прежде чем снять с огня, и, хотя она не слишком сильно обожглась, ее реакция была неоправданно бурной. Tea завопила и выронила кастрюльку, детская еда растеклась по полу, a Tea пинала кастрюлю что есть мочи, не переставая громко ругаться. Но и этого ей показалось мало. Схватив чайную чашку (в которой оставался недопитый чай), она швырнула ее об стену — чашка разлетелась вдребезги. И только затем Tea успокоилась — настолько, чтобы сунуть руку под кран с холодной водой и помочь мне устранить последствия ее выходки. А когда ты заплакала, испуганная звуками материнского гнева, на руки тебя взяла и утешила я — потому что было ясно: Tea и не собирается к тебе подходить.


Кончилось тем, что я осталась у вас ночевать, хотя это не входило в мои планы. Мартин обещал, что отвезет меня в Маркет-Рейзен к последнему, десятичасовому, поезду до Лондона, но к назначенному сроку не явился. Около полуночи, так и не дождавшись Мартина из паба, мы с Tea легли спать. Я кое-как устроилась в самой маленькой из спаленок; спала я плохо. Услыхав, как вернулся Мартин, я посмотрела на часы: три утра. Впрочем, не услышать возвращения Мартина было бы затруднительно: он с шумом ввалился в прицеп, сварганил себе какой-то еды и принялся играть на гитаре, врубив усилитель. Побренчав минут десять, он распахнул дверь в спальню, где находились вы с Tea, и начал что-то говорить. Сперва Tea отвечала сонным голосом, но постепенно взбодрилась. Вскоре я услыхала, как она перетаскивает твою кроватку в общую комнату. Там тебя и оставили. Tea же вернулась в спальню, и твои отец с матерью занялись любовью. Потом наступила тишина. А потом раздался твой плач. Я лежала в темноте, ожидая, когда же кто-нибудь из родителей подойдет к тебе, но никто не пошевелился. В конце концов встала я. Взяла в холодильнике бутылочку с молочной смесью, покормила тебя, и ты успокоилась. Я просидела часа три или четыре, наблюдая в окно прицепа, как занимается рассвет над далеким Северным морем, а ты спала у меня на руках.


Бледное, какое-то потерянное зимнее солнце с трудом пробивалось сквозь тучи, когда ты снова проснулась. Но на этот раз ты не заплакала и не закричала, требуя еды. Ты лежала совершенно безмятежно и смотрела на меня широко открытыми голубыми глазами; пронзительно-голубыми глазами цвета неба над озером Шамбон… Да, точно такого же цвета… Ты словно хотела запомнить каждую черточку на моем лице и навеки впечатать увиденное в свою младенческую память. Как тебе наверняка известно, Имоджин, в те дни у тебя еще было отличное зрение.

Ладно, идем дальше. Номер восемнадцатый. Я долго тянула — очень долго, — прежде чем приступить к этой фотографии. Но больше откладывать нельзя. Время поджимает.


Да ведь и осталось-то всего два изображения. Конец близок, Имоджин. И мой тоже — близок как никогда. Думаю, в моем распоряжении не больше часа. А потом все закончится. Только один час! Не много, скажем прямо, если вспомнить, сколько тысяч, сотен тысяч часов я прожила. Но что делать. Я абсолютно спокойна и собранна. Самое важное сейчас — исполнить свой долг: вернуть то, что я тебе задолжала. А именно описать эту фотографию и рассказать ужасную историю, которая за ней таится.


На снимке опять твоя мама Tea. Скажу сразу, что это последний снимок твоей матери, который я когда-либо видела. Не знаю, кто его сделал. Снимок черно-белый, что удивительно: разве мы не живем в эпоху цветной фотографии? Я вырезала его из газеты, так что он довольно нечеткий. Вдобавок типографская краска успела выцвести, а газетная бумага пожелтеть, поэтому рассмотреть хорошенько лицо твоей матери труднее, чем обычно. Но с этим придется смириться. Другого изображения Tea у нас нет.


Еще от автора Джонатан Коу
Невероятная частная жизнь Максвелла Сима

Максвелл Сим — классический неудачник. Брак распался, работа не в радость, и вот он уже полгода пребывает в клинической депрессии. Максвелл Сим — никому не нужный, выброшенный из жизни изгой, — тот, кем все мы боимся стать. У него нет друзей (если, конечно, не считать 70 «френдов» из «Фейсбука»), ему не с кем поговорить, и каждый контакт с живым человеком для него глобальное событие, которое он может и не пережить. Случайная встреча в аэропорту со странной девушкой запускает в голове Максвелла цепную реакцию признаний и воспоминаний, которые приведут его к фантастическому финалу.


Клуб Ракалий

Эпоха семидесятых, Британия. Безвкусный английский фаст-фуд и уродливая школьная форма; комичные рок-музыканты и гнилые политики; припудренный лицемерием расизм и ощущение перемен — вот портрет того времени, ирреального, трагичного и немного нелепого. На эти годы пришлось взросление Бена и его друзей — героев нового романа современного английского классика Джонатана Коу. Не исключено, что будущие поколения будут представлять себе Англию конца двадцатого века именно по роману Джонатана Коу. Но Коу — отнюдь не документалист, он выдумщик и виртуоз сюжета.


Дом сна

`Дом сна` – ироничный и виртуозно написанный роман о любви, одиночестве, утрате и безумии.У героев Коу запутанные отношения со сном – они спят слишком мало, слишком много, не спят вовсе, видят странные сны, не видят снов никогда... Двенадцать лет назад нарколептичка Сара, кинофанат Терри, маниакальный Грегори и романтик Роберт жили в мрачном особняке Эшдаун, где теперь располагается клиника по лечению нарушений сна. Жизнь разбросала их в разные стороны, но они по-прежнему связаны прочными нитями бессонницы и снов.


Какое надувательство!

Джонатан Коу давно уже входит в число самых интересных авторов современной Британии. Он мастерски делает то, что мало кому удается, — с любовью высаживает идеи и чувства в почву удивительно плодородного сюжета.Майклу, очень одинокому и не очень удачливому писателю, предлагают написать хронику одного из самых респектабельных семейств Британии, члены которого сплошь столпы общества. Майкл соглашается, заинтригованный не столько внушительным вознаграждением, сколько самим семейством Уиншоу, которое запустило свои щупальца буквально во все сферы.


ЭКСПО-58

1958 год. Скромного клерка из Центрального управления информации Томаса Фоли посылают в Брюссель. Миссия его сложна и одновременно почетна: организация паба «Британия» на Международной выставке в Брюсселе, призванной продемонстрировать цивилизованные отношения между европейскими странами, пережившими ужасы Второй мировой войны. Но в том-то и дело, что цивилизованные отношения — всего лишь ширма, холодная война в самом разгаре. И вскоре Томас поймет, каково это — быть пешкой в этой войне. Интересно, как на его месте поступил бы знаменитый герой Яна Флеминга? Этот вопрос не перестает терзать скромного клерка.


Номер 11

Это роман о сотнях крошечных связей, что пронизывают общество, соединяют миры отдельных людей и определяют всех нас. Это роман о вине и невинности и о том, что мы живем во времена, когда больше не осталось невинных. Это роман о последнем великом сражении между политикой и комедией, и нам лишь остается надеяться, что комедия победит. Это роман о том, как легко сделать из всех нас дураков. Это новый роман Джонатана Коу, который лучше всех умеет в истинном свете показать мир, в котором мы живем.Однажды маленькая Рэйчел гостила у бабушки и увидела странную Птичью Женщину.


Рекомендуем почитать
Тельняшка математика

Игорь Дуэль — известный писатель и бывалый моряк. Прошел три океана, работал матросом, первым помощником капитана. И за те же годы — выпустил шестнадцать книг, работал в «Новом мире»… Конечно, вспоминается замечательный прозаик-мореход Виктор Конецкий с его корабельными байками. Но у Игоря Дуэля свой опыт и свой фарватер в литературе. Герой романа «Тельняшка математика» — талантливый ученый Юрий Булавин — стремится «жить не по лжи». Но реальность постоянно старается заставить его изменить этому принципу. Во время работы Юрия в научном институте его идею присваивает высокопоставленный делец от науки.


Anticasual. Уволена, блин

Ну вот, одна в большом городе… За что боролись? Страшно, одиноко, но почему-то и весело одновременно. Только в таком состоянии может прийти бредовая мысль об открытии ресторана. Нет ни денег, ни опыта, ни связей, зато много веселых друзей, перекочевавших из прошлой жизни. Так неоднозначно и идем к неожиданно придуманной цели. Да, и еще срочно нужен кто-то рядом — для симметрии, гармонии и простых человеческих радостей. Да не абы кто, а тот самый — единственный и навсегда! Круто бы еще стать известным журналистом, например.


Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

Юрий Мамлеев — родоначальник жанра метафизического реализма, основатель литературно-философской школы. Сверхзадача метафизика — раскрытие внутренних бездн, которые таятся в душе человека. Самое афористичное определение прозы Мамлеева — Литература конца света. Жизнь довольно кошмарна: она коротка… Настоящая литература обладает эффектом катарсиса — который безусловен в прозе Юрия Мамлеева — ее исход таинственное очищение, даже если жизнь описана в ней как грязь. Главная цель писателя — сохранить или разбудить духовное начало в человеке, осознав существование великой метафизической тайны Бытия. В 3-й том Собрания сочинений включены романы «Крылья ужаса», «Мир и хохот», а также циклы рассказов.


Охотники за новостями

…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…


Оттепель не наступит

Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.


Месяц смертника

«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.