Пока есть Вторник. Удивительная связь человека и собаки, способная творить чудеса - [63]

В 2007 году, вникая в проблемы ветеранов, я анализировал ощущение предательства и пренебрежения со стороны армии, которой служил, и сражался со страхом и отчуждением, разрушавшими мою жизнь. Причислив себя к тысячам других раненых бойцов (350 000 ветеранов Ирака и Афганистана сейчас лечатся от ПТСР в госпиталях УДВ), я почувствовал себя не таким беззащитным перед системой — и не таким одиноким.

Вторник (теперь я это вижу) был моим первым шагом за рамки ветеранских прав. Взяв его, я признал, что мое состояние здоровья будет длиться не один год и что мне нужна помощь посерьезнее, чем терапевтические сеансы и лекарства, предоставляемые УДВ. Мысль только мелькнула. В тот момент я отчаянно искал способ выживать. Но глубоко внутри, подсознательно я двигался к другой категории. Собаки-компаньоны не для ветеранов — для инвалидов. Точка.

Поэтому, когда мы со Вторником сталкивались с дискриминацией, я прибегал к своему обычному методу лечения — писал. В армии командующие должны действовать по ситуации, делать поправки на месте и писать докладные, чтобы указать на проблемы и предложить решения. Почему я должен отказываться от этого занятия только из-за того, что больше не ношу мундир? Если мои права нарушали местные предприятия, например прачечная или маленький магазин, я просто старался их научить, образумить. Если корпорация — я писал в региональное отделение или головное управление, оповещая о том, что произошло, каковы были физические и психологические последствия и как они могут улучшить обслуживание инвалидов с собаками-помощниками. Как и во время службы, эти письма были целенаправленной работой, предназначенной для улучшения жизни других. А еще они помогали мне расслабиться. Изложив мысли и чувства на бумаге, я переставал зацикливаться на отдельных неприятных случаях и продолжал жить дальше.

Но случай с автобусом был особый. После такого унижения я был слишком напряжен и обессилен, чтобы писать. Несколько дней лежал в постели — даже после того, как утихла мигрень: запутался в мыслях. Преданный Вторник был рядом. В худшие дни, когда даже не мог сказать, что мне нужно, он забирался на кровать и с мягким вздохом сворачивался клубком возле меня. Я вспоминал о своем прежнем псе, Максе. То, что этот веселый пес был со мной, помогало мне в детстве забыть о хулиганах, которые каждую неделю избивали меня. Но Макс утешал меня бессистемно. Вторник же осознанно заботился обо мне. Такой преданности, верности я не мог бы просить ни от родителей, ни от брата и сестры, ни от одного человека. Такое мог дать только пес. Когда он лежал со мной, по-собачьи вздыхая, то будто говорил: «Отдай мне свою тоску. Я заберу ее — столько, сколько понадобится. Если она убьет нас обоих, ну и пусть. Я здесь».

В рамках своей правозащитной деятельности в этот период я должен был произнести речь в Университете имени Хантера в Манхэттене. Планировалась конференция для тех, кто занимается психическим здоровьем, в основном для терапевтов и сотрудников центров по работе с местной общественностью. Главной темой были «скрытые пациенты» — те, кто нуждается в помощи, но не хочет прийти за ней, — категория, в которую попадало все больше ветеранов: война тянулась уже почти шесть лет. Это была важная тема, и после случая в автобусе я не был уверен, что готов ее обсуждать. В конце концов, ободренный терпением и силой Вторника, я все же решился пойти.

Не помню, заготовил ли я речь заранее. Помню, как стоял перед публикой и чувствовал сокрушительное возвращение симптомов ПТСР: тошноту, тревогу, гул в голове — зал плыл перед глазами. Как всегда в трудную минуту, я взглянул на Вторника. Увидел его беспокойство, но еще и уверенность в моих силах. Его глаза всегда говорят: «Я верю в тебя, Луис».

Я снова посмотрел на укрытую тенью безликую толпу. А потом, вместо того чтобы говорить о проблемах ветеранов, стал рассказывать о Вторнике. Я признался, что пока не появился Вторник, был алкоголиком, не выходил из квартиры и был близок к самоубийству. Но этот пес спас меня. Он помогает справляться с тревогой и фобиями. Удерживает от падения. Следит за моим дыханием. Знает 140 команд…

Я сделал паузу.

— Хотите, покажу? — спросил я, сам себе удивляясь.

— Да! — перекричал кто-то аплодисменты и одобрительный гул.

Я предложил, не проверив, готов ли Вторник выступать, но достаточно было взглянуть в его глаза (он, как всегда, смотрел на меня, задрав голову) — и я перестал волноваться. Он был готов ко всему. Мы начали с азов: сидеть, запрыгивай, дай лапу, принеси, тяни. Мы показали, наверное, 60 или 70 команд, и, хотя публика после каждой хлопала, вскоре у меня появилось ощущение, будто мы со Вторником одни наслаждаемся привычной тренировкой. Напоследок я дал псу листок бумаги, а он отнес его женщине, поднявшей руку в дальних рядах. Люди аплодировали стоя. Когда пес прибежал обратно на сцену, я обнял его от всей души. Ретривер положил мне голову на плечо, и, думаю, публика почувствовала нашу искреннюю привязанность друг к другу, потому что аплодисменты стали еще громче. Я знаю, они почувствовали, потому что после речи к нам подошло несколько человек со слезами на глазах.