Поиски счастья - [177]

— Новый закон жизни будет, сказал Ван-Лукьян. Бедняки станут лучше жить.

До самого вечера вспоминали чукчи все, о чем говорил им Ван-Лукьян.

…Прошла неделя. Тенеуге еще не вернулся, да Джонсон его так скоро и не ждал. Он списал по книгам товары, отправленные Гырголю, перенес в склад из личного хранилища в конце села тюк пушнины и теперь ждал лишь своего бывшего хозяина, а ныне компаньона, чтобы отплыть в Америку. Свою личную пушнину, утаенную от товарища по торговле, он хотел оставить здесь до будущего года, если не успеет ее продать на другую шхуну до прихода «Морского волка».

Однако раньше чернобородого к поселению подошла шхуна Эриксона. Олаф Эриксон постоянно торговал в Славянске, но не забывал и всего побережья, и Джонсон, обманывая компаньона, делал с ним свой личный бизнес почти каждую навигацию. Мартин и Олаф всегда теперь встречались, как старые друзья.

Несмотря на свои сорок восемь лет, Эриксон выглядел браво. Рослый, плечистый, сильный, он казался особенно цветущим рядом со щуплым, обрюзгшим и лысым Джонсоном, хотя тот и был моложе его на целых пять лет.

Как и всегда, друзья на всю ночь засели за столом в комнате Мартина, и хозяин поведал о «красном большевике», о предстоящем выезде, о своих планах — обзавестись шхуной и заняться контрабандной торговлей.

Олаф молчал.

Он о чем-то думал.

— Ты знаешь, Олаф, что-то мне страшно плыть с чернобородым. Думаю, подозревает он, что все эти годы я надувал его. Ведь только тебе продал на сотню тысяч. — Мартин уселся поудобнее. — Он всегда как-то странно смотрит на меня. Ты ведь знаешь, что я и раньше избегал подниматься к нему на борт, а если и случалось, то вот это, — он похлопал себя по заднему карману, — всегда держал наготове.

Эриксон наполнил стопку, выпил. Какие-то еще не совсем ясные, но заманчивые мысли зашевелились в его мозгу.

— Он подойдет за пушниной со дня на день, — продолжал Мартин.

Олаф раздумывал о том, что торговать, как видно, придется со значительными трудностями, раз большевики добрались сюда; его раздражало, что вместо поставщика Мартин намерен стать его дополнительным конкурентом. Боязнь Джонсона плыть со своим компаньоном наталкивала Эриксона на смелые мысли.

— Как ты думаешь, Олаф, если он догадывается, то не окажется ли наше с ним совместное плавание удобным для него случаем, чтобы рассчитаться со мной?

— Я сам боюсь его, Мартин. Глаза, бородища, весь его вид не внушают доверия. Ты прав. Он ведь вооружил пушкой «Морского волка» — ты знаешь? — Олаф помолчал. — Что ж, плыви со мной.

— Я никогда не сомневался в тебе, Олаф, но меня связывает его пушнина.

Эриксон снова умолк и снова надолго. В комнате было сизо от дыма. От нехватки кислорода лампа под потолком помигивала, За окном стоял полярный полумрак.

— Есть план, Мартин, — неожиданно заговорил Олаф, когда его друг уже было задремал, склонив голову на стол между бутылками, тарелками, банками.

— План? Какой план? — оживился Джонсон.

— Сколько ты припас «хвостов» для чернобородого?

— Три тысячи, а что?

— Они стоят денег… — задумчиво, как бы сам себе, заметил Эриксон.

Хозяин зажег потухшую сигару, поднял редкие брови.

— Ты оставишь письмо, что пушнину забрали большевики…

Джонсон встал.

— Это оригинально, — еще неуверенно откликнулся он. — А если он встретит меня в Штатах?

— Ты повторишь ему то же самое, — усмехнулся Эриксон. — А впрочем, давай-ка спать, — и он аппетитно потянулся.

— Что? Спать? А куда же пушнину? Тебе?

— Пополам, — зевая, пояснил Олаф, всем своим видом показывая, что его совсем не интересует это дело, и он знает, что Мартин на такой вариант все равно не пойдет.

Теперь смолк Джонсон. Он шагал поперек комнаты — три шага туда, три обратно. За ним тянулись слои табачного дыма. Мысль Олафа поразила его своей простотой и такими заманчивыми возможностями. Но было немного страшно. Было жалко отдать Эриксону полторы тысячи «хвостов». Однако так приятно напакостить чернобородому и большевику! Пусть-ка попробует чернобородый потребовать несуществующую пушнину у Камчатского губревкома!

— Надоела эта жизнь, — прервал его размышления Эриксон. — Кончать думаю. Вложу капитал в издание газеты. Дядя на этом деле сделал миллион. Зовет меня.

— Миллион на газете?

— Ты, я вижу, совсем одичал тут, Мартин. Тебе пора в Штаты.

Всю ночь не потухал огонь в комнате Джонсона, а утром распахнулись двери склада, и потекли ценности чернобородого в трюмы Олафа Эриксона. Тот даже не подозревал о таком количестве заготовок!

К полудню рейд опустел.

Теперь друзья сидели в капитанской каюте. Тут же стоял окованный сундук Мартина Джонсона.

— Сознайся, бродяга, что тебе повезло: полторы тысячи «хвостов» за доставку пассажира!

— А план, а текст письма ты разве ни во что не ценишь?

Смеясь, они выпили. Мартин хмелел.

— В конце концов, бродяга, мы неплохо с тобой пожили… — он хлопнул приятеля по плечу. — Предлагаю — за дружбу!

Выпили снова.

Мартину стало совсем весело.

Выпили еще. Тост предложил Эриксон. Себе он наливал из другого графина воду…

Вскоре Джонсон прилег и сразу заснул.

— Олл-райт! — потирая руки, пробормотал Олаф, подошел к другу, вытащил из заднего кармана его брюк браунинг, сунул в стол, достал веревку и, не торопясь опутал ею ноги, а затем руки Мартина. Совершенно пьяный, тот только изредка мычал. Обшарив карманы жертвы, Эриксон нашел ключи и под музыку замка открыл окованный сундук. Там лежали пачки долларов и банковые квитанции. Капитан начал подсчитывать. Квитанции с 1902 года, их целая пачка!