Поиски счастья - [135]

Поели, попили чаю, закурили.

— Еду к приятелю американу за товарами, — начал деловой разговор Гырголь. — Потом привезу тебе.

— Очень люди страдают без товаров. Нет ли сейчас у тебя немного?

— Прежде был в состоянии, теперь не могу. А много ли приготовил «хвостов»?

Молодой оленевод пространно начал рассказывать о плохом промысле. Мало добыли песцов. Пастухи заленились.

— Многословен ты, — резко перебил его Гырголь. — Говоришь, как бедняк. Разве не ты хозяин этого стойбища?

Апчок назвал цифру. Приятель американа сделал вид, что разгневан, хотя в душе был рад, что стадо его Увеличится.

— Я отказываю тебе в товарах: слишком много и без того ты должен.

Апчок заерзал на кожаном полу спального помещения.

— Какомэй! Как станем жить? Где возьмем, Гырголь?

Гырголь молчал, прикидывая, сколько запросить оленей.

— Неправильно ты поступаешь. Видно, сразу помногу даешь пастухам товаров. Заленились они, мало поймали. Давай им понемногу. Пусть чаще ходят, чаще просят.

Апчок ободрился.

— Умную ты имеешь голову, — заискивающе сказал он.

Долго молчали. Апчок заглядывал своему благодетелю в глаза, не смея первым заговорить, нарушить мысли богатого соседа. Гырголь курил, не предлагая Апчоку.

— Мне, однако, жаль тебя, — милостиво наконец заговорил он.

Лицо хозяина стойбища расплылось в благодарной улыбке. Он моложе Гырголя, на его верхней губе вместо усов только пушок.

— Что ж, я возьму добытые вами шкурки. Скажи, чтобы женщины сшили к утру десять пар теплых торбасов. — Гырголь выпустил густой клуб табачного дыма. — Кейнина вышла замуж?

— Совсем недавно. — Лицо Апчока сделалось напряженным и виноватым. Он всем корпусом подался вперед. — Разве ты, Гырголь, хотел взять ее себе в жены?

— Вечером я приду к ней. Кто ее муж? Пусть мы станем с ним приятелями. А еще отгонишь в мое стадо три двадцатки голов: по оленю за каждую долговую шкурку.

Апчок помрачнел.

Хоть и велико его стадо, но олени… как можно платить живыми оленями?

— Возьми у пастухов. Разве ты не им давал товары?

— Это верно, это так, — несколько оживился молодой оленевод. — Истинно умный человек ты, Гырголь. — Апчок с восхищением оглядел своего гостя.

Уладив дела, зять Омрыквута подарил хозяину папушу табаку, угостил спиртом. Теперь он с нетерпением ждал вечера, чтобы отправиться в ярангу Кейнины. Она давно приглянулась ему. Но все его прежние притязания оказались напрасными. Теперь он добьется своего! Он даже не станет разговаривать с ней об этом: достаточно только сказать ее мужу, что он хочет быть с ним невтумом: кто же не обрадуется такой чести? Даже Апчок, хозяин стойбища, и тот сразу согласился. Что же говорить о жалком бедняке!

Гырголь всегда оставлял для поездки немного спирта и табака, чая и недорогих бус для женщин, Кейнине он подарит всего: и бус, и чая, и табака для мужа — Енкау. Пусть все знают, как выгодно иметь такого приятеля по жене, как он.

Оставив гостя дремать в яранге, Апчок пошел предупредить Енкау о великой чести, ожидающей его вечером.

Узнав новость, Кейнина заплакала: она была совсем еще молоденькой и искренне любила мужа. Енкау задумался. Он знал, как противен его жене Гырголь. Разве она не рассказывала ему? Разве не противен Гырголь ему самому?

Апчок ушел. Кейнина спрятала голову в коленях, молчала, зная, что слова ее были бы напрасны: кто же посмеет отказать Гырголю! А Енкау — всего лишь бедный пастух.

Уже близился вечер, а молодые супруги все сидели молча в своем шатре, никто из них не проронил ни слова.

Апчок поделился новостью со своей женой Рультыной, та — с соседками, и скоро все стойбище только и говорило о Кейнине, Енкау и Гырголе. Пожилые чукчанки жалели Кейнину — такую хорошенькую женщину. К тому же был слух, что Гырголь болен нехорошей болезнью, которой теперь многие болеют на берегу, в Ванкареме. Мать Кейнины тихо плакала.

Гырголь появился в их яранге, когда смеркалось. Угостил хозяев табаком и спиртом. Он в упор смотрел на молоденькую хозяйку.

Муж и гость постепенно пьянели. В голове Енкау путались бесконечные мысли. Он понимал, как дорого надо платить за эту водку и дружбу. Да и какая друж ба может быть у него, бедного пастуха, с богачом? Временами сердце его ожесточалось, и ему хотелось крикнуть, чтобы Гырголь убирался вон, что он, Енкау, не хочет такой дружбы… Но он не смел это сделать: ведь тогда случится что-то страшное, непоправимое… Он не смел посмотреть в глаза жене. Ему было обидно, что он, сильный и молодой, не может оградить ее от такой обиды… Как же быть, как быть ему?

В пологе сгущался дым. Гырголь не жалел табака. Вот он достал пачку и подал Енкау; Кейнине протянул чай, бусы, иголку. Сидя в отдалении, Кейнина не шелохнулась. Гырголь положил подарки у ее колен. В кармане у него припасена еще пачка табаку… Это он отдаст мужу утром.

Не было у Кейнины ни заранее принятого решения, ни продуманного плана. Решение пришло сразу, вдруг, когда она почувствовала, что вот-вот Гырголь скажет последние слова и Енкау покинет полог…

Тихо поднялась эта пугливая молодая женщина, поправила жирник и выползла из спального помещения. Как была в одежде из шкуры молодого оленя, так и побежала в тундру.