— Марья Санна! Говубушка! Как давно я вас не видев!.. А вы похорошеви, похорошеви! И это пватье, так вам идет! Как я рад вас видеть, если бы вы тойко знави!..
Директриса встала, вышла из-за стола и, склонив от удовольствия голову набок, протянула Неваляйкину руку. Тот вцепился в нее двумя лапищами, припал к ней, как жаждущий к роднику, присосался надолго. Потом чмокнул смачно, вытер рукавом губы, а директриса отвела руку за спину и стала незаметно тереть ею о поясницу, будто у нее заныл радикулит.
— Садитесь, — пригласила она гостя.
— Спасибо, — поклонился Неваляйкин и сел напротив, уставясь в директрису. — Ей-право, похорошели! Что с вами? — Неваляйкин маслено заблестел глазами. — А я работал, работал… Принес вот, — он вытащил из портфеля рукопись, положил на край стола. — А это вам маленький презент, — он извлек коробку с моржовым клыком и поставил перед директрисой. Та вознегодовала:
— Ой, ну зачем это? — и отодвинула коробку к Неваляйкину.
— Пустячок, Марья Санна! — он подвинул коробку к директрисе.
— Нет, нет, — она двинула коробку к Неваляйкину, но уже не так решительно.
— Специально для вас вез! — Неваляйкин двинул коробку подальше от себя. — Не обижайте.
— Неудобно, право… — она отодвинула коробку опять к Неваляйкину.
— Это всего-навсего клык… Моржовый… Специально для вас. Из Южной Африки… Марья Санна!.. — Он подвинул коробку к директрисе и придержал ее рукой.
— Нет, право… Вы ставите меня в неловкое положение… — Она уперлась кулачком в коробку с другой стороны и малость подвинула ее.
— Ну что вы!.. Такой пустяк… Подарок, ни к чему не обязывающий… Презент!.. Марья Санна! — и он сильнее нажал на коробку.
Так они играли в поддавки, пока наконец коробка не остановилась неподвижно на середине стола, а с двух сторон ее подпирали толстые пальцы Неваляйкина и беленький морщинистый кулачок директрисы.
— Нет, нет… — шептала она.
— Ну, Марья Санна!.. — умолял он страстно.
— Нет, нет…
— Марья Санна!..
— Ну что с вами делать?.. — Марья Санна отодвинула ящик и сгребла туда коробку. Клык гулко стукнул и скрылся в темной фанерной пропасти навсегда.
Неваляйкин облегченно вздохнул и обласкал директрису глазами:
— Одна только просьба, Марья Санна: передайте мою рукопись Эжени. Правда, она редактор не ахти какой, но у нас с ней давний контакт… Творческий. А это для писателя далеко немаловажно. Целую ручки!
Мука четвертая,
или
Бой в глубине обороны противника
В кабинет главного редактора Неваляйкин вошел, как в свою квартиру.
— Привет, Гриша! — закричал он с порога, не дав главному опомниться. Обнял его левой рукой, вмял голову главного себе под мышку, подержал, пока тот не стал задыхаться, отпустил: — Вижу, старина, ты совсем закопался в этой службе: выглядишь плохо! Наверное, и в отпуск еще не ходил? Все разгребаешь чужие дела, а свои, как всегда, ждут? А ведь ты талантливый мужик! Жаль, жаль, зарываешь свой талант в землю. Тебе надо писать! Самому! Я ж помню!..
— К сожалению, никто этого не видит, — пожаловался главный, вытирая вспотевший лоб.
— Видят! И знают! Настоящие друзья — вроде меня. Я к тебе на минутку, Гриша: давно не видел, соскучился. Ну, выглядишь ты ничего! Тьфу, тьфу… — Неваляйкин постучал по дереву.
— Спасибо, — размягчился, будто воск, главный, глаза его потеплели.
— Зная твою страсть, хочу порадовать… Вот, возьми на память. «Спрут»! — Неваляйкин водрузил перед главным корневище. — Из Эфиопии. Увидел, вспомнил тебя… Думаю: «Возьму, сделаю Грише приятное». А хорош, стервец!
— Прелесть! — расплылся в улыбке главный. — Спасибо! — и совсем растаял.
— Ну, не буду отнимать у тебя драгоценное время, побегу. Там я рукопись принес, так ты проследи, пожалуйста…
— Ну! О чем речь! — главный развел руки в стороны. — Все будет нормально!.. — Он был так растроган, что готов был заплакать.
— Привет! — Неваляйкин поднял руку и вышел.
Мука пятая,
или
Направление главного удара
— О, радость моя! Эжени! — У Неваляйкина влажно заблестели глаза. — Ты совсем, видать, забыва меня? А я все пою: «Эжени, Эжени, ты меня на себе ожени!»
— Ах, все это только слова, к сожалению… А как до дела доходит, так вы в кусты… Разве не так?
— А что делать, милая Эжени! Путы Гименея…
— Да, мужчина пошел сегодня трусоват.
Эжени, коротконогая, пожилая, молодящаяся женщина, встала из-за стола. Неваляйкин подошел, поцеловал ей руку и, не отпуская, прижал ее к груди. Прошептал:
— Любовь моя, мечта моя…
— Не надо… — опустив глаза, попросила Эжени.
— Был сейчас у вашей шефши. Говорил, между прочим, о тебе. Говорю: «Такую умную женщину сколько можно держать в рядовых редакторах?» А она мне искренне: «Самой, — говорит, — стыдно. Никак место не освобожу. При первой же возможности, — говорит, — справедливость восторжествует».
— Правда? — радостно засияла глазками Эжени.
— Клянусь!
— Мой один хороший знакомый, — сказала Эжени, — он работает там… Наверху…
— Ревную!.. — заревел Неваляйкин.
— Не надо. Это мой давний и очень, очень хороший знакомый. Так он тоже говорил мне: «Дураки твое начальство. Я бы давно тебя сделал главным!»
— Ну вот видишь! — Неваляйкин помолчал. — А я роман закончил! Сдал.
— Ах, вот почему вы такой ласковый! Ну, Лиса Патрикеевна!
