Неваляйкин размечтался. Отвалившись на спинку кресла, он задумчиво пускал в потолок колечки дыма.
И вдруг — двери настежь, и на пороге появился здоровенный, с рыжей бородой писатель Громыхулин. Раскрылатил руки, пошел на Неваляйкина.
«Бесцеремонный тип», — поморщился Эразм. Но делать нечего, поднялся, изобразил на лице подобие улыбки, вышел навстречу. Тот обнял его, похлопал большими ручищами по спине.
— Медведь сибирский, полегче бей-то…
— Хо-хо! — прозвище понравилось Громыхулину. — Давненько я тебя не видел, Эразмушка, давненько!
— Какими судьбами? — спросил Неваляйкин, усаживаясь на свое место.
— Гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. Вот я и пришел.
— Ну, какая я гора? — заскромничал Неваляйкин.
— Гора! Гора! Не прибедняйся! Вот приехал… Такие дела в Сибири разворачиваются!.. А вы тут мою рукопись манежите.
— Да ведь слаба рукопись-то…
— Чепуха! Не тем на рецензию давали. Сам почитай, — Громыхулин положил перед Неваляйкиным заявку. Тот долго смотрел в бумагу, поднял глаза на Громыхулина.
— Смеешься? Заключить договор и выдать аванс! Рукопись-то…
— Да что ты заладил: рукопись, рукопись?.. Подперло вот так. Я прошу. А не можешь…
— Не могу.
— Ну нет, так нет, — согласился Громыхулин. — И не надо. Я, собственно, рад, что тебя вижу. Это мне дороже всего. Только ты мне не нравишься: бледный какой-то, усталый. Что с тобой? — и, не дав Неваляйкину ответить, продолжал: — Слушай, ну почему бы тебе не приехать ко мне, в Сибирь? Просто так — отдохнуть? Ведь у нас на Байкале солнечных дней в году больше, чем в Сочи! А тайга, а реки!.. Поди, и тайги-то не видел? Эх, паря, паря! Приезжай! Брось все к черту и хоть на месячишко приезжай. Хочешь — рыбалкой займешься, хочешь — охотой, хочешь — просто так поживи. У меня в тайге избушка есть. Приезжай один ли, с женой ли, оккупируй избуху и живи. Отдохнешь — человеком себя почувствуешь! Что же ты на износ работаешь? Ведь живем мы только раз.
— А когда ехать-то? — пожаловался Неваляйкин, представляя себе, как бы он хорошо устроился в таежной избушке.
— В любое время! — не отступал Громыхулин. — Надумаешь — дай телеграмму, встречу. Что ты!
— А что, может, и надумаю, — сдался Неваляйкин. Сердце его растопилось, на душе стало благостно. — А что?..
— Приезжай! — и Громыхулин потянулся за заявкой.
Неваляйкин придержал ее:
— Оставь… Хотя грех на душу беру большой: не знаю, как и выпутаюсь.
— Обойдется, — успокоил его Громыхулин. — Приходи сегодня вечером в ЦДЛ, посидим. Ну, бывай! — и он быстро распрощался.
Не успел Неваляйкин поразмыслить над приглашением сибиряка, как в кабинет вошел представитель южного региона. Чернобровый, усатый, глаза блестят, как мокрые сливы. И пахнет от него вкусно — шашлыком и коньяком.
— Товарищ Неваляйкин!.. Эразм Иванович!.. Честное слово!.. Выручи, пожалста!.. Горю! Понимаешь, горю! Второй год алименты не плачу! Честное слово… Стыдно просто.
— Ну, ну! — успокоил посетителя Неваляйкин. У него было благодушное настроение после визита Громыхулина. — Не надо паники. Что там у тебя?
— Да чепуха, понимаешь, честное слово!..
Неваляйкин взглянул на бумагу, и у него глаза полезли на лоб.
— Ого! Хорошенькая чепуха! — Насупив брови, отрубил: — Не могу! Три тысячи! Да ведь книга выйдет — она же не покроет эту сумму!
— Правильно! Я останусь должником. А чтобы погасить долг, ты запустишь в производство мою новую книгу. А? Или эту переиздашь. А?
— Нет, не могу.
— Директор — за, главный — за, а ты против?
— Да ведь врешь все?
— А ты подпиши, тогда мне легче будет их уломать. Увидишь!
— Да ведь шишки потом все на меня посыплются!
— Какие шишки? Какие шишки? Скажешь — ошибся! Выписал вместо пятисот три тысячи. Ну, так что? Судить будут? Не будут.
— Нет, не могу.
— Как же быть? — развел руки южанин. — Сам ведь приедешь на юг отдохнуть, будешь возмущаться: не встретил как следует… А где взять? А может, ты потому и не едешь на юг? Почему не приедешь? Я тебе, товарищ Неваляйкин, как другу, как родному брату говорю: почему не приедешь? Смотри, какой ты бледный: сто лет не отдыхал. Почему? Приезжай осенью. В бархатный сезон. Фрукты, море, воздух, и народу мало. Будешь жить дорогим гостем. Хочешь — санаторий, хочешь — отдельный домик в горах или на берегу? А? Почему не приедешь? Честное слово, говорю. Встречу как отца родного!
— Но как я могу? Некогда… — вяло сопротивлялся Неваляйкин.
— И умирать будет некогда? Не надо. Есть заместитель? Есть. Пусть посидит. Нельзя отпуск, возьми командировку. Нельзя командировку, возьми больничный. Честное слово. Буду ждать. А тут напиши что-нибудь, напиши, дорогой, — южанин указал на заявление.
— Ох, подведешь ты меня под монастырь!.. — вздохнул Неваляйкин, однако потянулся за ручкой.
— Какой монастырь? Зачем монастырь? Все будет, понимаешь, как надо. Честное слово.
Подмахнул Неваляйкин бумагу. И когда вошел третий посетитель — представитель западных районов, он уже был окончательно растопившимся, словно вологодское масло в жарко натопленной комнате.
— Что там у тебя? — кивнул Неваляйкин на бумагу в руке гостя.
— Да так, ничего… Пустячок… — махнул западнянин на свою заявку. — Я, дорогой Эразм Иванович, зашел сказать вам доброе «здравствуйте» и пригласить вас в гости в наши края. Я слышал, что вы большой роман пишете. Лучшего места для работы, чем у нас, нигде не найдете. Особенно ранней весной. Море шумит, под ногами песочек хрустит… Тихо… Ходи, дыши и думай.
