Похождения Трусливой Львицы, или Искусство жить, которому можно научиться - [26]

Еще немного хочу сказать о двух лагерях, которые были в нашей семье. Один со стороны отца, а второй – мамы. Каждый из лагерей поддерживала «своя» бабушка. Мама – очень эмоциональный, очень неуверенный и зависимый от мнения окружающих человек. А ее мать, то есть моя бабка, стараясь выглядеть справедливой в глазах окружающих, постоянно критиковала свою дочь, чем часто унижала ее и провоцировала аналогичную критику со стороны всех остальных родственников. Но, по-видимому, в душе ей было обидно за свою дочь, чему служат подтверждением несколько случаев, которые я вспомнила. Я что-то услышала в одном «лагере» и с детской непосредственностью, как магнитофон, воспроизвела это в другом «лагере». Воинствующие участники истолковали это как начало военных действий друг против друга, а причиной и крайней во всем этом оказалась я. Мне было лет восемь. Я плохо помню побои, которые учинила мне бабка, но отлично – выражение ее лица, когда она своим четко поставленным директорским голосом спрашивала: «Ты поняла, за что это?» Я ничего не понимала, но утвердительно кивала. Она удовлетворенно подтвердила: «Это за предательство. Нельзя мать предавать». Я так и не поняла, в чем я была виновата. Но осталось чувство вины и понимания, что информацию из одного лагеря в другой передавать нельзя, так как они, оказывается, враждуют. (Вот вам и формирование неискренности. – М.Л.)

В музыкальной школе, в отличие от Севера, где учительница била меня линейкой по пальцам, мне попалась хорошая преподавательница. Я помню, что хотела на Севере бросить музыкалку. И мама уже даже согласилась с этим решением. Но бабушка вмешалась и заставила. И кстати, я ей за это сейчас признательна. Переехав, я резко наверстывала упущенное, и пошли успехи. Но на концертах и экзаменах мысль, что я должна быть лучше всех, сковывала руки, и я выглядела истуканом. Потом сильно переживала. В хоре, если плохо получалось, упражнялась в пении дома, но когда два-три раза меня поставили солисткой, опять все забросила. Были и плавание, и аэробика, и многое другое. Сценическая деятельность, наверное, как любую девчонку, очень привлекала. Бабушка считала, что это нереально, а мама сказала: «Пусть попробует», на что бабуля ответила: «Тю-ю-ю…» – и пошла, как всегда, пить валерьянку.

Когда я читала о комплексе Татьяны Лариной в книге М.Л. «Если хочешь быть счастливым», то обнаружила некоторое сходство с собой. Из-за того, что отдыха в контроле надо мной бабуля себе не давала, я сама инициативу по отношению к мальчикам не проявляла. Может, еще и потому, что тогда преподнести себя как первую красавицу не могла, хотя часами крутилась перед зеркалом. Во всем хотелось быть лучше других. И когда в двенадцать лет одноклассник предложил мне дружбу, просто согласиться я не могла. Надо было выпендриться. Бабушка посоветовала спросить у него с умным видом, что именно он понимает под дружбой. Только сейчас обратила внимание, что в этот момент я бабушке доверяла. Открыла ей сердце, а позже – как только могла, старалась скрыть подобное от нее. На это мальчик, не имея бабушки-директора, покрутил пальцем у виска и сказал: «Если ты и этого не понимаешь, то и разговаривать не о чем!» Поэтому свои любовные похождения я отложила с мыслью: «Вот уеду в университет, тогда развернусь». Так потом и получилось.

(Типичная картина. Дети и делились бы своими сердечными делами со своими родителями и бабушками. Если бы не натыкались на стандартный ответ типа: «Тебе еще рано путаться с…» Не рано, дорогие мои читатели, раз потребность уже появилась. Один из моих подопечных благодарил меня за этот урок. И когда его девятилетний сын поделился тем, что ему понравилась его одноклассница, он подсказал ему, как добиться ее взаимности. – М.Л.)

Помню еще смешной случай. Мы возвращались с бабулей с Севера на поезде. Мне было пятнадцать лет, а попутчику – двадцать два – двадцать три. Сутки напролет мы болтали обо всем на свете, лежа на верхних полках. А потом пошли к окну подышать летней ночью. Когда возвращались обратно, то из дверей купе выглядывало сонное лицо бдящей бабки. Мне было очень стыдно. (Все повторяется. Один из моих учеников вспомнил случай, когда он, тогда лет 15 от роду, лежа на второй полке, тихо шептался с попутчицей одного с ним возраста, которая тоже лежала на второй полке напротив, его мама гневно просила прекратить разговоры. Думаю, если бы они говорили громко и мама слышала бы все, то запрета не было бы. – М.Л.)

А потом…

Она не отпускала меня от себя никуда. Помню, была битва за турпоездку с классом, куда она поехала сопровождающей, и мне было очень стыдно перед одноклассниками за свою несамостоятельность. Помню битву за то, чтобы я вечером вынесла мусор сама в соседний квартал или «скорую помощь» у подъезда, если я вернулась из школы позже трех часов дня. Невозможность даже погулять вечером – шантаж своим здоровьем. Когда мы встречали у поезда маму с Севера, я быстро побежала по вагону за вещами, а бабуля не успевала и испугалась, что поезд тронется вместе со мной. Она так истерически и надрывно закричала «Галя-а-а-а!», будто меня уже зарезало под колесами! Помню свой стыд за нее. На выпускных экзаменах она пила валерьянку и рвалась в приемную комиссию, где я сдавала экзамены и шла на медаль. Я подошла к преподавателю и попросила вывести ее из членов приемной комиссии во время моего ответа. Этот поступок сопровождался хихиканьем других учителей и вызовом «скорой помощи».