Похождения Гекльберри Финна - [20]

Мне стало так неловко, что я не мог сидеть смирно и беспокойно вертел руками; в смущении я взял иголку со стола и принялся вдевать в нее нитку. Руки мои тряслись, и дело не спорилось. Женщина замолчала, я поднял на нее глаза — она пристально смотрела на меня, слегка улыбаясь. Я положил на место иголку с ниткой и сделал вид, что слушаю с интересом, — да и как было не заинтересоваться?

— Триста долларов — экая куча денег! — проговорил я, — Вот кабы они моей маме достались! А что, ваш муж сегодня туда поедет?..

— Как же, непременно. Он пошел теперь в город с тем человеком, о котором я тебе говорила, раздобыть лодку и взять у кого-нибудь, если можно, еще одно ружье. Они отправятся после полуночи.

— Не лучше ли, если они подождут до рассвета? Виднее будет.

— Это так, да и негру тогда виднее. После полуночи же он, вероятно, заснет, тогда им удобнее будет пробраться лесом, отыскать его костер в темноте, если он развел его.

— Об этом я и не подумала.

Женщина опять пытливо взглянула на меня, и мне стало очень не по себе. Немного погодя она спросила:

— Как тебя зовут, душечка? Я забыла.

— М… Мэри… Вильямс.

Мне вдруг вспомнилось, что я как будто назвал себя иначе в первый раз, — словно бы я сказал тогда Сара; я сконфузился и боялся, что она это заметит. Мне ужасно хотелось, чтобы хозяйка что-нибудь сказала, и чем дольше она молчала, тем больше я чувствовал смущение.

— А мне показалось, душечка, — проговорила она наконец, — что ты сначала назвалась Сарой?

— Да, мэм, это правда. Сара Мэри Вильяме. Сара мое первое имя. Иные зовут меня Сарой, а иные Мэри…

— В самом деле?

— Да, мэм…

У меня немного отлегло от сердца, но все же мне хотелось поскорей выбраться отсюда. Я не смел поднять глаз.

Тут хозяйка принялась тужить, жаловаться на тяжелые времена; говорила, как бедно им приходится жить и как крысы хозяйничают здесь, в лачуге, будто у себя дома, и так далее в том же роде; я опять немножко ободрился. Насчет крыс она была права. То и дело из щелей высовывались крысиные мордочки. Она рассказывала, что, когда она одна, ей всегда приходится иметь под рукой что-нибудь тяжелое, чтобы кидать в крыс, а то они не дают ей покоя, проклятые. Она показала кусок свинца, — этим она обыкновенно довольно метко попадает, да вот дня два-три тому назад потянула себе руку и теперь не может бросать. Однако она тут же попробовала метнуть свинцом в крысу, но промахнулась и вскрикнула «ох!» от боли. Затем она велела, чтобы попытался я. Мне хотелось улизнуть, прежде чем вернется старик, но, разумеется, я не подал виду, а взял свинец, и первую крысу, которая показала нос, я так здорово полоснул, что она едва унесла ноги. Хозяйка похвалила меня за ловкость и выразила надежду, что следующую крысу я непременно убью. Она подняла кусочек свинца, потом принесла моток пряжи и велела мне помогать ей разматывать нитки. Я растопырил руки, она надела на них моток и продолжала тараторить про свои делишки.

— А ты не прозевай крыс, — заметила она вдруг. — Лучше держи свинец у себя на коленях наготове.

Она бросила мне комок на колени; я проворно сдвинул ноги, а она все продолжала говорить без умолку. Вдруг она сняла моток с моих рук, заглянула мне в глаза, да так ласково,

и сказала:

— Ну-ка, признавайся, как твое настоящее имя?

— Ч-что такое, мэм?!

— Ну да, как тебя зовут? Билл, или Том, или, может быть, Боб?..

Я затрясся как осиновый лист и не знал, куда деваться.

— Помилуйте, мэм, не смейтесь над бедной девочкой, — пробормотал я, — если я вам мешаю, то я…

— Полно, перестань. Сядь и оставайся на месте. Я тебя не обижу и не донесу на тебя. Ты только расскажи мне свою тайну, доверься мне. Я не разболтаю; мало того, я еще помогу тебе. И старик мой поможет, если хочешь. Знаю я, ты, верно, сбежавший подмастерье, вот и все. Что ж, невелика важность. Тут нет ничего дурного. С тобой, верно, жестоко обращались, а ты взял да и удрал. Господь с тобой, дитятко, я не выдам тебя. Расскажи мне всю правду, будь умница!

Я сконфузился и признался, что в самом деле нечего больше играть комедию; лучше отвести душу и покаяться во всем, — только бы она не разболтала. Я рассказал ей, что я круглый сирота, отец с матерью у меня померли; вот и отдали меня к сердитому старому фермеру, в тридцати милях отсюда; он обращался со мной так безжалостно, что я потерял терпение, воспользовался его отлучкой, стащил кое-какую одежу его дочери и сбежал; за три ночи я прошел тридцать миль. По ночам я шел, а днем прятался и спал; я захватил с собой из дому мешок с хлебом и мясом и этим питался всю дорогу. Теперь я надеюсь, что дядя Абнер Мур возьмет меня на свое попечение — за тем я и пришел в этот город, Гошен…

— Гошен, дитятко? Да это вовсе не Гошен, а Питерсборо, Гошен в десяти милях выше по реке. Кто тебе сказал, что это Гошен?

— Один человек, которого я повстречал сегодня на рассвете. Дойдешь, говорит, до перекрестка, там, говорит, возьми вправо — милях в пяти оттуда и будет Гошен.

— Он был пьян, должно быть, или нарочно морочил тебя…

— Правда, он смахивал на пьяного, — да что уж говорить, теперь все равно. Пойду дальше и доберусь до Гошена на рассвете.