Похождения двух горемык - [17]

И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо все, может, к Толику надо зайти?

Может, из плохого выйдет что-то хорошее, из-за блужданий этих. Зайду к нему, снова подружимся?

До пятого класса, помню, дружили мы с ним — не разлей водой! Хоть и в разных школах. Потом, помню, он в кружок «Умелые руки» поступил. И выявился у него колоссальный талант к разным изделиям, миниатюрам. Сначала еще можно было что-то различить, а потом все меньше стал делать, все мельче.

Придешь, бывало, показывает:

— Вот волос.

Приглядишься — что-то мелькнет в солнечных лучах.

— А-а-а... вижу!

— Хочу в нем тоннель продолбить, а по тоннелю поезда пустить.

— Ты что? Это невозможно!

— Возможно! — говорит. — Для человека ничего невозможного нет!

Потом на месяц пропал.

— Ну, что, — заходишь к нему, — как поезд?

— Нормально, — говорит. — Хочу теперь пассажиров в него посадить.

И тут уже все только в микроскоп можно разглядеть, и то с трудом!

Из кружка «Умелые руки» ушел, перешел в городское общество миниатюристов — довольно много их в городе оказалось.

Зашел я однажды туда — уже он со взрослыми, все его с почтением: «Анатолий Иваныч!..»

И там пробился, стал меньше всех изделия делать. Стали произведения его в Индию посылать, в Париж — во всем мире такие люди оказались. А к остальному он зато как-то остыл. Неинтересно ему стало все, что простым глазом можно увидеть. Я, видимо, тоже стал для него слишком велик.

Придешь к нему, он глаза от лупы не отрывает.

— Ну, что, — показывает. — Хороша вещь?

А ничего и не видно.

— Да, — говорю, — неслабо.

Так и прошла наша дружба. Изделия его все уменьшались, а виделись мы все реже, тем более — он в другую школу ходил.

«Может, — думаю, — все прошло? Может, снова он в мир зримых величин вернулся?»

— Постой-ка! — Вите говорю. — Тут у меня, кажется, друг живет!

Поднялся с замиранием сердца, звоню.

Открывается медленно дверь... Он!

Но нет, видимо, изделия еще меньше делает. Смотрит на нас, моргает, никак фокус глазной перестроить не может.

Никак, видимо, не может понять: что это за великаны к нему пришли?

Перестраивался минут пять, потом узнал.

— А... это ты!

Стоит, смотрит.

— Да, — говорит, — как-то уже иначе я тебя представлял!

— Ну, извини, — говорю.

— Вас двое, что ли?

Вошли, стали снег стряхивать. Толик говорит изумленно:

— Неужели снег уже? Не может быть! Что значит «не может быть»? Что мы, притворяемся, что ли?

Вошли в комнату, он снова стал на меня глядеть.

— Неужели, — говорит, — у тебя такие длинные уже волосы?

Говорю:

— А по-твоему, какие же?

Сел он за стол, в микроскоп уставился. Потом из крохотной шкатулочки достал какой-то невидимый инструмент, стал под микроскопом что-то им делать.

Потом вспомнил про нас, от микроскопа отстранился, спрашивает:

— Ну как? — и на стол показывает. Витька посмотрел и простодушно говорит:

— Что — как? Ничего ведь и нет!

Вздрогнул я. Я знаю уж: для Толика это самая страшная обида!

Толик окаменел лицом, в угол сел и молчит.

Потом говорит:

— Ну что? Болтаетесь? Делать вам нечего?

— Ладно, — говорю, — больше не буду тебя отвлекать — никогда! Видимо, слишком я тебе велик! Пошли, Витька.

Вышли на улицу. Витя мне говорит:

— Здорово ты его!

— Насчет чего?

— Ну, насчет того, что слишком ты для него велик!

— А... да я не в том смысле... Я в смысле размера.

Расстроился я.

Вдруг слышу я, кто-то меня зовет.

— Санька! Здорово! Ты откуда здесь?

Гляжу — дядя, младший брат отца. Сидит в кресле прямо посреди тротуара, а рядом кровать стоит, шкаф и стол.

— А, ты с приятелем, — говорит. — Это хорошо! Переезжаю, на эту вот лестницу, а грузчиков звать — сам понимаешь, три шкуры сдерут! Так что хорошо, что ты с приятелем мне попались, как это ты только сюда забрел?

А я и сам не понимаю — как!

Стали мы с Витей мебель таскать по узкой крутой лестнице на пятый этаж!

Запыхались, дышать даже больно, ноги дрожат...

А этот дядя прелестный только «спасибо» в конце сказал и дверь закрыл.

«Что было это? — думаю. — Почему это мы мебель сейчас таскали? И главное — с дядей отец уже год как поссорился, все отношения порвал! А я почему-то мебель ему ношу!»

Да-а... Хотели забыть все заботы, отдохнуть, а что вышло!.. Правильно, понял я, папа мой говорит: «Тех, кто от дел бегает, все равно они настигнут, причем в самой тяжелой, обидной иногда форме!»

Идем по какой-то незнакомой уже улице.

Вдруг слышим, какой-то голос сверху:

— Эй, ребята! Горохов! Григорьев!

Догадались наконец на дом посмотреть.

Видим, из форточки на третьем этаже голова одноклассника нашего Волкодавова торчит.

— Ребята, — кричит, — отлично, что я вас увидел! Давайте ко мне — у меня никого нет!

— Отлично, — Витя говорит. — Отдохнем! Телевизор посмотрим!

«Да, — думаю, — а я еще почему-то его не любил! А он увидел нас, в форточку высунулся, к себе позвал! Хороший человек оказался, а я не знал!»

— Ладно! — Витька кричит. — Сейчас идем! А какая твоя ква?

— Какая, — Волкодавов говорит, — «ква»?

— Ну, квартира, — говорю. — Номер какой?

— А-а-а, — Волкодавов говорит, — это неважно!

— Как так?

— Так, неважно! — Волкодавов нам сверху кричит. — Мать все равно меня закрыла, через дверь вам никак не войти! Давай уж так, по водосточной трубе!