Похождения Дениса в нарисованном мире - [40]

— Да это просто коляска, — возмутился Денис, взяв себя в руки. — Меня мамка катала в такой… ну, или почти в такой. Эта женщина, наверное, заблудилась так же, как мы.

Максима, похоже, это не успокоило.

— Мы будем держаться от полей подальше, — прошептал он, обнимая себя за плечи. — Пойдём к людям.

Кажется, Доминико был не рад этому решению.

— Здесь поблизости только английская колония…

— Мне нужно взглянуть на людей! — перебил его Максим.

— Если хочешь, могу встать там, где сквозь меня не просвечивает, — сказал Доминико.

— Нет! На настоящих людей, которые живут рядом друг с другом и изо дня в день встают, зная, где будут вечером. Посмотреть в их глаза, обеспокоенные… нет, не ТЬМОЙ — обычными, повседневными делами.

По крайней мере, теперь светило солнце. Идти стало проще, и Максим, едва дождавшись когда Денис стряхнёт с себя землю, ринулся вперёд. «Откуда в малявке столько энергии?» — думал Денис, мечтая о бутерброде с колбасой, пусть даже с картонным вкусом. В десяти метрах от их стоянки он нашёл землянику, но брат не желал ждать. Сейчас он был похож на резвую блестящую стрекозу, и только лоб, покрытый испариной, да мелко трясущиеся руки говорили, что у стрекозы в жизни не всё так гладко.

— Поверить не могу, что ОНА бродила совсем рядом, когда мы спали! — то и дело восклицал он.

— Ночью можно дежурить по очереди, — предложил Денис, трепеща при мысли о долгих часах, которые предстоит провести в одиночестве. И всё же он надеялся, что самые страшные, полные разлитой в воздухе белесой взвеси и таинственных ночных шепотков, самые тёмные предутренние часы, возьмёт на себя кто-нибудь другой.

— Зачем дежурить, если есть Доминико? Он вовсе не спит.

Максим удалялся от них быстрым шагом, чуть ли не бегом, и, кажется, даже не думал остановиться, чтобы подождать.

— Мальчик, ты не представляешь, сколько долгих часов я провёл, бодрствуя по ночам и вглядываясь в темноту, пытаясь понять, перекатываются ли это волны или кто-то скользит по водной глади, — с обидой сказал призрак, — вглядываясь в луну: не перечеркнёт ли её силуэт чьей-нибудь мачты. Или в холодные солёные ночи, пытаясь растопить камин… а, что я тебе объясняю, маленький неблагодарный ребёнок, подкормка для рыб.

Максиму, казалось, было всё равно. Но Денису стала интересна внезапная разговорчивость привидения.

— Что с тобой? — спросил он. — Чего это ты разворчался?

Призрак замолчал, сообразив, что на этот вопрос у него нет ответа, который бы устроил новоявленного Максимова братца.

— Просто терпеть не могу эту нечисть, — пробурчал он, сообразив, что любопытство во взгляде Дениса припёрло его к стенке и что отступать теперь некуда.

— Боишься? — воскликнул Денис. — Ты ведь сам приведение. Это тебя должны все бояться.

Лицо Доминико стало рельефным, будто кто-то сдавил его с двух сторон ладонями.

— Да будь я хоть крабом безмозглым. Всё равно. На ночь я один не останусь.

— Куда ты подевался ночью, когда эта женщина шаталась поблизости? Я нигде тебя не видел.

— Не помню, — буркнул Доминико. — То ли в облаках парил, а то ли был под землёй. Несколько глубже, чем вы, навозные жуки.

Он помолчал и внезапно признался:

— Я мог бы погреть руки в земной магме, если бы был несколько более существенным.

А затем, не дожидаясь вопроса от Дениса, который готов был уже слететь у того с языка, Доминико затараторил:

— Не смей меня укорять, малёк! Ты не понимаешь. Она — не простое приведение, не полтергейст, не дух природы, которого частенько приглашают на ужин шаманы сиу. Она… ТЕНЬ из другого мира. ТЕНЬ опасна для нашего мира, как пламя свечи для пергамента. Я почувствовал исходящую от неё угрозу и спрятался; никогда в жизни (и после неё) я ничего так не боялся.

— Значит, ты не будешь дежурить по ночам? — спросил Денис.

Доминико скрестил руки на груди. Длинные рукава его полоскались в воздухе.

— Только через мой труп.

Влага испарялась с растений и лёгкой дымкой висела между небом и землёй, будто оставленный нерадивыми рабочими строительный материал для миражей и грёз наяву. Дождя больше не предвиделось, и Денис стряхнул с плеч плащ, заставил то же самое сделать Максима. Он ощущал в себе обязанность опекать брата: беспомощное состояние, в котором тот сейчас пребывал, тяготило его куда больше, чем невозможность вернуться домой.

— Идём к людям, — повторял Максим. Глаза его горели лихорадочным огнём какой-то безумной надежды. Доминико грустно качал своим колпаком и парил впереди, как большой восклицательный знак. — У них там есть козлятки. И свежее молоко. Знаете, что мне нравится в человеческих поселениях? Люди там всегда добры к детям и греют их своим теплом. Наверное, они даже не разбирают, кто чей ребёнок, а просто-напросто добры ко всем подряд.

— Уж англичане то… — непонятно сказал Доминико, покачав головой.

— Я жил какое-то время у одной тётушки, возле холмов Королевы Виргинии, — продолжал лопотать Макс, не обращая ни на кого внимания. За пуговицы его платья забилась земля, треуголка сидела на голове косо и нелепо. — Она была пастушка, и она…

Путеводного огонька не было видно совсем. Тем не менее, ни Макс, ни Доминико как будто не испытывали сомнений в том, что он всё ещё существует, что это не было галлюцинацией, играющей на каком-нибудь отполированном ветрами булыжнике солнечным лучом. Путники вплотную приблизились к лесу. Было ощущение, что они видят множество молчаливых, стоящих вплотную друг к другу людей, с лицами, скрытыми скорбной зелёной вуалью, в шляпах и фуражках, а потом вдруг это ощущение пропало, истаяло, как туман, оставив после себя еловую поросль, кротко касающуюся губами проходящих мимо ребят.