Похождения червонного валета - [2]

— Позволь, — сказал Ожье де Левис, — разве ты забыл, что в ту эпоху карты вышли из употребления?

— Вышли, но не в Македонии, где не переставали играть в карты! — отпарировал потомок патриарха Ноя, а затем уселся и сказал: — Ну, а теперь, господа, когда мы припомнили свои родословные, угостите-ка меня стаканчиком вина, потому что я умираю от жажды!

— Погоди немного, — сказал Гектор, — мой дворецкий отправился в погреб.

— А так как этот погреб находится довольно далеко отсюда, то ему пришлось сесть на лошадь, — прибавил Лагир.

Амори де Ноэ улыбнулся, взял графин с водой, налил себе стакан этого бесхитростного напитка и сказал со вздохом:

— Это ли не насмешка судьбы! Мой предок Ной первый извлек из виноградной лозы ее сладостный сок, а его потомку приходится довольствоваться простой водой, да еще проскакав двое суток без отдыха!

— Вот как? — сказал Гектор. — Откуда же ты?

— Из Парижа, и приехал специально, чтобы повидать вас, друзья мои!

— Да полно тебе!

Ноэ сразу принял серьезный вид, и это отразилось также и из выражении лиц остальных.

— Господа, — сказал Ноэ, — я примчался из Парижа, где раздаются сдержанный ропот, мрачное потрескивание и похороный звон. Этот ропот — ропот народа, не видящего перед собой светлого будущего. Это потрескивание — потрескивание трона Валуа, медленно, но верно идущего к разрушению и развалу. Этот похоронный звон гудит о смерти трех принцев, из которых младшему двадцать лет, а старшему — двадцать четыре, что не мешает им всем троим носить на своем челе печать близкой смерти!

Трое гасконцев уже не смеялись. Они с серьезным интересом смотрели на оратора, ожидая продолжения. И Ноэ заговорил:

— Религиозные распри ускорили дело разрушения. Гугеноты обращают взоры к электору Палатинскому, католики призывают к себе на помощь лотарингских принцев и Испанию. Ни у кого нет патриотической сознательности!

Последняя фраза вызвала взрыв негодования у слушателей.

— Клянусь вечным спасением, — крикнул Ожье де Левис, — в качестве родственника Богородицы я добрый католик, но я стану гугенотом, если испанцы перешагнут через Пиренеи!

— И я тоже, — сказал Лагир.

— Черт возьми! — сказал Гектор. — Я гугенот, но лучше стану католиком, чем допущу этого тевтонского болвана электора вмешиваться в дела Франции!

— Да благословенно будет имя Божие! — торжественно отозвался Ноэ. — Я не ошибся в вас, и вы действительно те люди, которые мне нужны!

— Для чего?

— Выслушайте меня! Мы гасконцы, мы беарнцы, мы дети рыцарской страны, где когда-то носилась шпага самого Роланда! В наших горах нет золота, но зато воздух, которым мы дышим, закаляет сердца, делая их недоступными для страха. Нас только горсточка, но короли старой Франции старались привлечь эту горсточку в свою армию, говоря, что шпага беарнца стоит сотни пик, а рапира гасконца — сотни аркебуз!

— Да в чем дело-то, куда ты клонишь? — спросили хором молодые люди.

— Слушайте, только слушайте! — Ноэ встал, его жесты и звук голоса стали еще торжественнее, еще многозначительнее. — Это было около месяца тому назад. Ночью на балконе Лувра стояли двое людей, любуясь видом гигантского Парижа. Оба они были молоды, оба верили в свое будущее. Одетые в простые камзолы, они мечтали о парче. Положив руки на эфесы своих рапир, они мечтали о том, чтобы командовать целыми армиями. Один из них поднял взор к облачному ночному небу; в клочке потемневшей лазури горела одна звезда, и человек, внимательно и долго посмотрев на нее, перевел взор снова к Парижу, и его губы пробормотали: «Как знать? Быть может, когда-нибудь я все-таки буду королем Франции!» Этот человек — сын наших гор; это юный принц, который не раз спал под открытым небом с голубым эфиром нашей страны вместо покрова и с камнем под головой вместо подушки. Это — король нашей бедной страны, где властно и разгульно носится чистый ветер свободы! Этот человек — шляпы долой, господа! — этот человек Генрих Наваррский, ставший королем с тех пор, как королева Екатерина Медичи приказала отравить Жанну д'Альбрэ, его мать и нашу государыню!

— Да здравствует наваррский король! — крикнули трое молодых людей.

— Да здравствует Генрих Наваррский, король Франции! — ответил Амори де Ноэ. — Да, господа, это он, наш обожаемый монарх! А другой молодой человек — это я сам, господа! И вот тогда я вспомнил о вас и подумал: если четыре беарнца, четыре гасконца, храбрые, как Роланд, благородные, как король, обяжутся клятвой отдать не Наварру Франции, а Францию — Наварре, то сам Бог не сможет помешать им в этом!

Молодые люди вскочили со стульев и клятвенно подняли руки кверху. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Пандриль.

— Ах, ваша честь! — жалобно сказал он, обращаясь к хозяину. — Какое несчастье! Я очень торопился и нечаянно проткнул бурдюк шпорой! Все вино и вылилось на дорогу!

— Господа! — смеясь, сказал Гектор. — Господь принял нашу клятву и дал нам знак большим чудом: он просветил ум Пандриля!

II

В тот самый день и почти в тот самый час, когда гасконские дворянчики заключали между собой таинственный союз, за триста пятьдесят лье от замка Гектора де Галяра один юный рыцарь звонко пощелкивал шпорами по мостовой доброго старого города Нанси, резиденции герцогов Лотарингских. Он был закутан в широкий плащ, закрывавший часть лица, а широкополая шляпа была надвинута до самых глаз. Рыцарь торопливо проскользнул в боковую улочку, по которой спустился до берега Мерты, но здесь остановился в нерешительности, не зная, направо или налево ему идти.