Похождения бравого рядового Гувер - [132]

«А как же Бог?».

«Нет Бога, есть только воля и разум. Мои или чужие. Разум для того, чтобы думать, и воля — чтобы творить и не отступать».

«Элиза Райт плачет из-за тебя».

Стафан морщится, он не любит нравоучений и сердится, что друг не понимает.

«Элиза Райт знала, с кем связывается, да я ей и сам все сказал. И она шла верным курсом, а потом разом растеряла все мозги. Почему они так?» — В голосе Морта такое обиженное недоумение, что Кейдж не может не засмеяться.

«Ты ее просто достал со всех сторон. Ты хочешь девушку, которая вечно будет тебе отказывать?».

«Плевать мне на девушек! Отчего люди становятся иногда такими дураками? А Мэг теперь никто не сможет обмануть, и из нее выйдет отличная шпионка, так что я, можно сказать, внес ценный вклад в подготовку ценного кадра. Я еще много могу сделать. Я бы хотел жить вечно, мне просто не хватает времени! Завтра я покажу тебе, я начертил проект новой базы, а то эта рухлядь того и гляди развалится. Знаешь, какая там будет библиотека?..»

Кейдж бросает косой взгляд на выглядывающие из рукавов футболки бицепсы друга, гораздо больше его собственных, на его простое широкоскулое лицо с яркой белозубой улыбкой, на всю его крепкую ловкую фигуру и недоумевает вслух: «И как так вышло, что ты подался в науку?».

Стеф понимает его недоумение, разглядывает свои широкие ладони и мощные запястья, покрытые завивающимися рыжими волосками.

«Не хочу умирать, понимаешь? Хочу жить вечно».

«Никто не может жить вечно».

«А я смогу. Я люблю жить. Люблю быть сильным. Что мне какая-то безносая?».

Он касается клевера-оберега на шее. Клевер трехлистный, обычный. Упрямый Стеф верит, что он все равно приносит счастье, потому что его Кейдж подарил. Он всего добьется сам, и не нужны ему никакие клеверы.

«Я и тебя сделаю бессмертным, старик, обязательно, клянусь! Как я буду без твоего постоянного зуденья?».

Глава 54. Тяжелая артиллерия

— Здравствуй, Рене.

— Мери? Привет! О Господи, что с твоими волосами?

Рука Гувер тут же взлетела к голове и провела по рассыпанным рыжим кудрям.

— Очень плохо, да? — Уныло спросила она. — Несчастный случай. Спалила на задании полголовы, так жалко было! Пошла отстригать то, что восстановлению не подлежало, а они не поняли и разом резанули под корень…

У нее в голосе зазвучали слезы, и добрая мисс Прайд поспешила ее утешить.

— Ничего, отрастут.

— Конечно! — Вспыхнула Гувер. — Ты соображаешь, о чем говоришь?! Я эти двадцать лет растила! Они уже никогда такими не будут! Никогда!

— Будут другие.

— Не желаю об этом говорить!

Гувер резко накинула на голову капюшон серой толстовки, за которым скрылось все ее расстроенное лицо.

— Ты зайдешь к нам? — Спросила Рене, чтобы сменить тему. — Я покажу тебе свои новые картины. Я все-таки попробовала писать в духе прерафаэлитов, и ты знаешь, мне даже нравится. Я поняла их концепцию и хочу сделать нечто подобное, но не повторить, а как бы по духу… ой!

Коленка у девочки подломилась, и она упала бы, если бы Гувер ее не поддержала. Закусив губы от боли, Рене доковыляла до парковой скамейки и присела.

— Что у тебя там? — Мерида присела рядом с ней на корточки и сноровисто закатала штанину. — Ого! Операция была недавно?

— Да. — Жалобно призналась Рене. — Я не хотела тебе говорить, боялась сглазить. Доктор обещал, что будет легче, но пока совсем не легче!

— Да ты и не обязана была мне говорить, мы же не подружки. — Хмыкнула Мери. — Слушай, Рене, я ведь не просто так тебя нашла. По-моему, ты должна знать. Твоя мама была бы против, но знаешь, если бы я была в такой ситуации… в общем, я знаю, кто твой отец, и думаю, что ты тоже должна. Если бы я узнала вовремя о своем, это уберегло бы меня от многих… разочарований.

Мерида вытащила из рюкзака папку с распечаткой и вопросительно посмотрела на Рене.

— Ты можешь отказаться и считай, что этого разговора не было.

Рене нерешительно протянула руку.

— Я… я думаю, что наследственность не так важна при правильном воспитании, но… он был очень плохой?

— Он был больной. — Ответила Гувер, не отдавая папку. — Ты точно уверена?

— Дай. — В голосе Рене зазвучала твердость. — Я должна знать. Мама его любит. Значит, есть за что.

— Не уверена, что ты знаешь достаточно даже о своей маме. — Гувер еле заметно усмехнулась. — Кстати, ты ведь скоро уезжаешь, Рене.

— Почему? — Удивилась девочка, жадно вцепившись в папку с распечаткой. — С чего ты взяла?

— В попытках уберечь тебя, они только тебя губят. — Гувер засмеялась уже открыто. — Поверь мне, детка. Мы вряд ли еще увидимся. Ладно, я пойду, мне пора. А ты береги свои коленки.

— Прощай. — Растерянно сказала Рене, глядя ей в спину.

Гувер подняла руку и махнула ей, не оборачиваясь, но Рене уже не увидела этого жеста, упоенно разглядывая черно-белую фотографию отца, сделанную в тюрьме для особо опасных преступников с маниакальными наклонностями.

Звук сирены возвестил о том, что заключенным пора готовиться ко сну. Эвэлн Лакс мягко спрыгнул с вбитого под потолок турника и отправился в душ. В одиночной камере развлечений не густо: чтение, трехразовое питание и физические упражнения. Иногда заходят незаметные люди в дорогих костюмах и интересуются его старыми знакомыми. Лакс ничего от них не скрывал, сдавая подноготную приятелей с потрохами просто ради развлечения. О результатах ему докладывать не желали, но тогда Эвэлн отказывался говорить о следующем, и ни физические, ни психологические пытки успеха не имели, так что, несмотря на пятнадцатилетний срок, Лакс был в курсе успехов всего преступного мира. В последнее время наглых выскочек становилось все больше, но был среди них особенно наглый, и Лакса он раздражал своей показушностью и беспринципностью. Эвэлн читал газеты, и в каждой об этом новоявленном герое было по статье. Лицом всего этого хаоса была рыжая девица неопределенного возраста, сперва Лакс даже принял ее за парня-подростка из-за плохого качества снимка. Но это была лишь игра на публику, а настоящим лидером организации, метко прозванной каким-то писакой «Бродячими псами», был Трой Мак-Гинти, небесталанный юноша, но слишком скользкий тип. Разумный ход, но Лакса, не любившего отдавать лавры за собственные заслуги подставным лицам, он возмущал, а потому бывший без пяти минут властелин мира с особой яростью скреб себя и без того жесткой мочалкой.