Похороны куклы - [7]

– Кто там?

Из куста выпуталась фигурка в джинсовых шортах, повизгивавшая от боли из-за шипов остролиста. Восьмилетний Джо, живший в трех домах от нас. Я была самой старшей из детей на нашей улице. По утрам за мной следила вереница маленьких глаз, когда я шла в одну сторону, к большой школе, а все они – в другую, к маленькой. Джо, как и остальные, с виду был лесным ребенком с ободранными ногами и слегка грязноватыми волосами.

– Остролист – не лучшее место, чтобы прятаться, – сказала я.

Он стоял, жевал, до меня доносился сладкий запах жвачки «Базука».

– Что ты делаешь? – наконец спросил Джо.

– Жгу отцовскую рубашку, потому что я его ненавижу, но ты никому не должен рассказывать. Дай слово.

Он выдул большой розовый пузырь и, когда тот лопнул, ободрал его с лица и сунул обратно в рот.

– Не скажу. Мама говорит: как он с тобой обходится, это уголовка.

Я передернулась и натянула рукава пониже, чтобы не было видно синяков.

– Давай иди домой, и не забудь: рот на замке.

Он убежал, а я затоптала пепел, и по мне прошла волна страха, едва не сбившая меня с ног. Я почувствовала, что мне снова лет пять, и в замке поворачивается ключ Мика.

Я сосредоточилась на обугленных останках, лежавших передо мной, и глубоко задышала. Этот день вовеки будут помнить как «день горящей рубашки», сказала я деревьям. Пластмассовые пуговицы не сгорели, но оплавились в огне; втаптывая их в землю, я заметила, что металлические наконечники воротника уцелели. Они были еще горячими и обожгли мне пальцы, когда я клала их в карман.

Когда я возвращала спички к плите, по всей моей коже побежали мурашки из-за того, что я сделала. Не хватало всего одной спички, а я наблюдала, как очертания Мика корчатся на земле. Несмотря на страх, это было прекрасно.

В тот вечер я увидела по телевизору богиню. Лицо у нее было выточено, как маска, как у японского воина, а ее тонкие, как у паука, конечности, бились о тело, когда она двигалась. Звали ее Сьюзи Сью, сообщила мне бегущая поперек экрана строка, она пела песню под названием «Дорогая Пруденс».

Я стояла и пожирала ее глазами. У меня не получалось воспроизвести популярный в школе образ: белоснежные спортивные штаны с тремя идеальными полосками, зелеными или красными; тонкая синтетическая куртка «Адидас», застегнутая точно до нужного места между грудями; кулон-сердечко, который можно было носить половинкой сердца или целым, в зависимости от романтического положения в настоящий момент. Эти драгоценности никогда не будут моими. Но Сьюзи выглядела так, словно сама все смастерила из пары старых занавесок. Это было достижимо.

Я снова прошерстила рабочую шкатулку Барбары. Выложила всю свою одежду на кровать. Я прорезала дыры и ушивала швы. Отпарывала воротники. Шила, и игла, казалось, летала у меня в руках.

Я начесала волосы, так, что они встали толстой черной короной, нарисовала черные линии вокруг глаз и превратила губы в темно-алый лук Купидона. Когда я отступила назад, чтобы осмотреть себя в зеркале целиком, у меня перехватило дыхание. Родимое пятно – оно теперь выглядело так, словно там и должно было быть. Словно так и было задумано, как будто это такая маска, сделанная специально для меня.

Я оглянулась в поисках Мальчика-тени, того, с темнотой вокруг рта, чтобы показаться ему. Он иногда появлялся примерно в это время, когда в воздухе начинает разливаться синева, и тучи грачей, стряхнув себя с деревьев, кружат в воздухе. Его силуэт обычно пересекал комнату и останавливался у окна, но сегодня его не было видно.

Внизу Мик, вернувшийся из паба, сделал себе сэндвич. Когда он увидел меня, сэндвич застыл на полпути до рта и хлеб отвис, так что внутри показался желтый сыр.

– Господи, вот теперь я точно все видел. У нас что сегодня, ночь страха? – Он взглянул на часы, делая вид, что проверяет календарь. – Хеллоуин, что ли?

Я пожала плечами, села напротив, сунула руку в карман и потерла наконечники воротника между большим и указательным пальцами. Они по-прежнему были теплыми, на этот раз не от огня, а от моего тела.

7 Тень

Руби.

Я тебя вижу.

Я смотрю, как ты играешь.

Как летают твои темные волосы. Иногда мне так хочется, чтобы ты пришла и осталась со мной, но потом я думаю: тебе не так уж долго обладать парой рук и ног. Лучше сохрани их, сколько сможешь, побегай. Я стараюсь не поддаваться жуткой зависти.

Бедные твои руки-ноги. Тот, кто делает им больно, говорят, когда-то любил цветы. Что ж, сейчас время цвести синякам. Они проклевываются на тебе повсюду. Иногда я пинаю его под зад за эту мысль – он, конечно, этого не чувствует.

Сегодня вечером я был с тобой. Я видел, как ты шила. Из-за опасности, которая тебе угрожает, я сперва подумал, «саван». Потом понял, что это вовсе не смертный наряд, что ты шьешь себе новые руки и ноги. Ты была так увлечена, что не заметила меня. Какая чудесная мысль, подумал я. Может, я себе тоже сошью?

Я присмотрелся и увидел: это всего лишь одежда, ты кроишь не новое тело, хотя ты была так сосредоточена, словно это оно и было. Я постарался не впасть в уныние. Иногда я захватывал иголку и помогал шить, тогда нитка летала. Лучше так, чем пытаться заговорить. У меня часто выходит скверно, голос кажется просто журчанием, будто в нем полно камней, и сквозь них бежит вода.