Похороны куклы - [21]

Не думаю, что ты понимаешь, куда идешь. А ты голодная. Тебе надо домой.

– Конечно, я понимаю, куда иду, – соврала я, повернувшись к нему. – Просто иди за мной.

Я шла, чтобы согреться. Когда оттаял мозг, передо мной снова и снова стало вставать тело Мика. Барбара его уже наверняка нашла; жесткого и холодного, как та птица. Меня, наверное, ищет целый отряд. На этот раз не только соседи. Не один полицейский, тот, со щетиной. Их будет целая армия. С палками и лопатами, может быть, в белых дождевиках. Я видела такие отряды по телевизору. У меня сильно свело живот, страх и голод переплелись воедино.

Есть тюрьмы для детей.

– Заткнись. Я знаю. – Я обернулась. – Может, оставишь меня в покое, если собираешься меня только пугать?

Я ничего не могу с этим поделать. Я…

Но я увидела впереди дом.

– Смотри. Видишь, там, за деревьями. Давай глянем, может, удастся украсть еды.

Рот у меня наполнился слюной от одного этого слова.

Не знаю…

– Да ладно. – Я опустилась на четвереньки. – Вот так пойдем.

Я поползла по земле, как змея, и выглянула из-за калитки. Маленький мальчик смотрел из окна, глаза у него были, как плоские камешки. Я поспешно спряталась, когда открылась входная дверь.

– Что ты видишь? – шепотом спросила я у Тени, стоявшего по другую сторону калитки.

Ведьму.

Я пригляделась. Старуха с седыми волосами шла по дорожке, бормоча что-то себе под нос. В руке у нее было треснувшее черное пластиковое ведро. Она обогнула дом, и я услышала, как скрипнула дверь и закудахтали куры.

– Знаю. Можно пробраться в курятник и поесть того, что дали им.

Я помнила, бабуля чем только ни кормила кур: заплесневевшим хлебом, морковными очистками и ботвой. Сейчас это казалось пиршеством.

Нет! Она ведьма. Она держит взаперти этого мальчика, потому что собирается его зажарить и съесть. Она…

Я прижала палец к губам. Я заметила, что чем старше становлюсь, тем больше Тень делается похож на ребенка.

– Не глупи. Это просто его бабушка, она за ним присматривает. Просто старушка.

Но Тень запаниковал и метнулся через калитку ко мне стремительным, заячьим движением. Раздавшийся в доме детский крик разорвал воздух.

– Нас из-за тебя застукают, – прошипела я. – Надо бежать.

Дальше было одно одиночество. Тень так напугался, что ушел. Насекомые, которых я не видела, только чувствовала, поселились в моем пустом дереве, но я все равно забралась внутрь и позволила им по мне ползать.

Голод усилился, и я отыскала ледяной быстрый ручей, окунула в него лицо и стала лакать, как собака. Вода была такой холодной, что обожгла мне губы. Я нашла в лесу места, где прежде никогда не бывала. Такую глубокую лощину, что мертвые листья накроют тебя с головой, если туда прыгнуть. Я забралась внутрь и улеглась под сухими листьями. Было темно и спокойно, ноздри мне наполнял запах земли.

Вечность, как мне показалось, спустя я выбралась наружу. Вечерело. Ориентируясь по местности и по направлению солнца, отбрасывавшего длинные тени, я медленно двинулась домой. Пусть делают со мной что хотят. В лесу я все равно рано или поздноcумру.

К началу следующей ночи я дошла до нашего заднего двора. На втором этаже горел свет. С опушки леса я видела дом поверх забора. На серых плитках двора темнело пятно – там, где была голова Мика. Я свернулась под деревом и стала ждать.

19 Тень

Глупая ты сучка.

Теперь тебе точно конец. Ты что, думаешь, что мы теперь выживем?

Если бы я мог, я бы сжал тебе шею руками и держал, пока тебя бы почти не стало, а потом забрался бы в твое тело и стал в нем хозяином. Мне так хочется снова чувствовать вкус воздуха, как чувствуешь ты.

Иногда я тебя ненавижу.

20 Душистый горошек 17 ноября 1983

В лесу времена года движутся в обратную сторону. Летом там пышная тьма, кроны впитывают солнечный жар. Зимой свет падает сквозь голые ветки, как через выбитый взрывной волной витраж, от которого остался лишь свинцовый переплет в небе. Но даже голые ветки создают подобие щита, а чистое небо заставляет меня щуриться. Закат сиял желтым, от него было больно глазам. В воздухе стоял запах остывшего печного дыма.

За калиткой мне замахали травы. Ручка куклы казалась меньше, чем я помнила, хотя я знала, что этого не может быть. Дойдя до конца дорожки, я увидела, что там не просто пятно: кровь застыла хрустящей коркой. Я ткнула в нее башмаком, и у меня все перевернулось внутри, когда ее поверхность треснула.

Меня так затрясло, что я вскрикнула. Я подумала о Барбаре, которая сейчас в доме. Она, наверное, плачет: сперва не стало Труди, потом мужа. Она укажет на меня пальцем и закричит.

– Единственная, кто остался, – скажет она, и ее палец будет торчать, как кость, – ты единственная, твою мать, кто у меня остался. Никого, кроме тебя.

Бедная Барбара. Что я с ней сделала. Я отняла у нее мужа. Заняла место ее любимой дочки. Где-то в мозгу у меня шевелилась мысль: я и Труди убила. Я это видела: как разбиваю ее крохотное, как цветочек, лицо, и от него остается каша. «Прекрати, Труди умерла, когда ты была малышкой, до того, как ты вообще здесь появилась». Но что-то говорило мне, что это может быть правдой. Наверное, я так хотела, и этого было достаточно. Я была чудовищем, кровь во мне текла не ярко-красная, а илистая, зеленая и тошнотворная. У Труди тоже, наверное, была зеленая кровь, но она же цветочек, у нее кровь была бы жидкая, сладко пахнущая, как весенний сок. В этом между нами разница. Я провела рукой по глазам, пытаясь думать по-человечески.