Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I - [46]

Генералы авангарда поддерживали сношения с императором посредством писем. Он оставался три дня в Можайске, не выходя из своей комнаты, истощенный лихорадкой и беспокойством, заваленный делами. Сильнейшая простуда лишила его на некоторое время возможности говорить. Вынужденный диктовать семи лицам сразу, он должен был ограничиваться теперь тем, что вкратце писал содержание своих депеш, так как почти совсем лишился голоса. Если же возникали какие-нибудь недоразумения, то ему приходилось объясняться жестами.

В ту минуту, когда Бессьер сообщил ему список всех генералов, раненных во время этой битвы, Наполеон испытал такое мучительное чувство, что усилием воли вернул на мгновение свой голос и прервал маршала резким восклицанием:

— Неделя в Москве, и больше этого не повторится!

Однако, хотя он по-прежнему связывал все свое будущее с этой столицей, он чувствовал, что его надежда ослабела после такой кровопролитной и малорешительной победы. Инструкции, данные им Бертье для маршала Виктора, явно указывают его томление. «Враг, говорит он, — пораженный в самое сердце, не станет заниматься своими конечностями. Передайте «маршалу Виктору», чтобы он направил все батальоны, эскадроны, артиллерию и отдельных людей на Смоленск, чтобы оттуда они могли идти на Москву».

Во время этих душевных и физических страданий, которые император старался скрыть от своей армии, Даву проник к нему для того, чтобы предложить ему себя, хотя и раненого, в качестве командира авангарда, обещая ему, что он сможет идти днем и ночью, настигнет врага и принудит его к битве, не тратя без нужды, как Мюрат, силу и жизнь своих солдат! Но Наполеон отвечал ему только тем, что начал восхвалять неистощимую отвагу и удальство Мюрата.

Наполеону сообщили, что неприятельская армия вновь найдена. Она не удалилась на правый фланг, к Калуге, как он этого боялся, а продолжала отступать. Только два дня пути отделяли его теперь от Москвы. Это великое имя и великие надежды, которые он связывал с ним, подняли его силы, и 12 сентября он уже был в состоянии поехать в коляске, чтобы присоединиться к своему авангарду.

Глава IV Москва

Русский император не являлся, в глазах своих врагов, исключительно военным. Однако его политические мероприятия в новых и старых провинциях, его воззвания, обращенные к армии и народу, в Полоцке и Москве, были удивительно приноровлены к месту и людям. По-видимому, во всех его политических мерах действительно существовала очень заметная постепенность.

В Литве, недавно приобретенной, из поспешности или из расчета, все было оставлено на прежнем месте при уходе войск. А в Литве, уже раньше присоединенной, где снисходительная администрация, искусно распределенные милости и более долгая привычка заставили население позабыть о независимости, при уходе войска русские увлекли за собой людей и все, что могли захватить с собой.

Но в Великороссии, где все содействовало власти — религия, суеверие, невежество, патриотизм населения, — все принимали участие в войне. Все, что не могло быть захвачено с собой, было уничтожено, и всякий, кто не был рекрутом, становился казаком или милиционером.

Внутри империя подверглась опасности, и Москва должна была подать пример. Эта столица, справедливо называемая поэтами «Златоглавая Москва», представляла обширное и странное собрание 295 церквей, 150 дворцов с их садами и флигелями. Каменные дворцы, чередовавшиеся с деревянными домиками и даже хижинами, были разбросаны на пространстве нескольких квадратных миль, на неровной почве. Дома группировались вокруг возвышенной треугольной крепости, окруженной широкой двойной оградой, имеющей около полумили в окружности. Внутри одной ограды находились многочисленные дворцы и церкви и пустые, вымощенные мелким камнем пространства; внутри другой заключался обширный базар — это был город купцов, где были собраны богатства четырех частей света.

Эти здания, эти дворцы» вплоть до лавок, все были покрыты полированным и выкрашенным железом. Церкви наверху имели террасу и несколько колоколен, увенчанных золотыми куполами. Полумесяц и крест напоминали всю историю этого народа. Это была Азия и ее религия, вначале победоносная, а затем побежденная, и полумесяц Магомета, покоренный крестом Христа!

Достаточно было одного солнечного луча, чтобы этот великолепный город засверкал самыми разнообразными красками. При виде его путешественник останавливался, пораженный и восхищенный. Этот город напоминал ему чудесные описания в рассказах восточных поэтов, которые так нравились ему в детстве. Если он проникал внутрь ограды, то удивление его еще увеличивалось под влиянием наблюдения. Он видел у дворян нравы и обычаи современной Европы, слышал среди них речи на разных языках и замечал богатство и изящество их одежды. Он с удивлением смотрел на азиатскую роскошь и порядки у купцов, на греческие одеяния народа и их длинные бороды. В зданиях его поражало такое же разнообразие, и между тем все носило на себе своеобразный местный отпечаток, подчас довольно грубый, как это и приличествовало Московии.

Дворяне, принадлежавшие к самым знаменитым семьям, жили там в своем кругу и как бы вне влияния двора. Они были менее царедворцами и поэтому более гражданами. Оттого-то государи так неохотно приезжали туда, в этот обширный город дворян, которые ускользали от их власти благодаря своему происхождению, своей знатности, и которых они все-таки вынуждены были щадить.