Поход Суворова в 1799 г. - [13]

Войска дружно ударили на неприятеля. Пехота, взяв ружья на руку, двинулась с барабанным боем, музыкою и песнями. Суворов разъезжал по фронту и повторял: «Вперед, вперед, коли, руби!» Неприятель держался упорно, пользуясь пересеченною местностью: поражал наступающего огнем, атаки встречал штыками, высылал кавалерию; но все напрасно, войска Суворова безостановочно подвигались вперед. Темнота, пересеченная местность и утомление кавалерии союзников спасли французов от преследования.

В 9 часов вечера бой прекращен окончательно.

Потеря французов – 1000 человек, из них 490 пленных.

Если принять во внимание, что войска Суворова, после начала похода спустя 36 часов, являются уже на реке Тидоне, в 80 верстах от Алессандрии, вместо отдыха вступают прямо в бой и одолевают более сильного по числу противника, то будет вполне справедливо причислить действия Суворова к самым редким и замечательным военным подвигам. Моро называл впоследствии марш Суворова к Треббии «верхом военного искусства»: «C'est le sublime de l'art militaire».

Однако бой на Тидоне составлял только начало грандиозной борьбы на Треббии. Суворов поздравил войска с победою и уехал в С.-Джиовани, чтобы сделать распоряжения для боя на следующий день.

Составив превосходный план для атаки на 7 июня, Суворов назначил выступление в 7 часов утра, но вследствие страшного утомления войск отложил до 10 часов утра. Главный удар должен был быть нанесен правым флангом союзников, который состоял из русских войск; сюда же Меласу приказано прислать австрийскую дивизию Фрелиха; но узко-эгоистический австриец не исполнил приказания главнокомандующего, чем и расстроил весь план: французам не было нанесено решительного поражения. Расскажем бой 7 июня словами Грязева: «Около полудня мы всем своим корпусом, здесь сосредоточенным, двинулись в порядке и устройстве воинственном и, пройдя таким образом небольшое расстояние, встретили неприятеля при реке Тидоне, уже готового нас принять. Построясь немедленно в боевой порядок, какого требовало генеральное сражение, повели мы фронтом атаку на левый неприятельский фланг, между тем как на правый их таким же образом действовал наш авангард, вспомоществуемый частью союзного австрийского войска, состоящего наиболее в коннице. Французы встретили нас мужественно; картечи и пули посыпались с обеих сторон градом; но мы, превышая своего неприятеля отважностью, не стали более выдерживать губительного огня, но соединенными силами и устройством ударили на него прямо с места в штыки столь сильно и стремительно, что он, будучи не в состоянии ни выдержать, ни отразить нашего удара, поколебался в своей позиции и отступил. Сие только и было нужно, чтобы главную его твердость привести в движение, а тем самым и расстроить его в духе. Мы воспользовались сей благоприятной минутой и, как вихри, налетели на врагов своих, врезались в самую их середину, расстроили их душу, поражали, как отчаянные, и обратили их в совершенное бегство. Они ретировались частями за реку Треббио, при котором случае отрезали мы у них целую бригаду, из 2500 человек состоящую, со всеми ее чинами и артиллериею. Сражение продолжалось до самой темноты, которою неприятель воспользовался и отретировался еще далее вправо. Но, дабы отнять у него способы к каковому-либо из своих соединений, откомандированы были того же вечера два батальона гренадер, в том числе находился и я с своею ротою и с ним же почтенный наш шеф, генерал от инфантерии Розенберг. Мудрено было отгадать его стремительность к такому подвигу, который мог принадлежать одному штаб-офицеру; но, не раскрывая тайны интриг наших главных начальников, положили, что он не хотел оставить нас, как свой полк, в такой критической операции, и мы, пройдя ночью вброд реку Треббио, следовали далее, в таком предположении, что если не совсем в своем намерении успеем, то по крайней мере отрежем у него какую-нибудь часть или смешаем его в планах своих, в чем и действительно при деревне Сатиме успели. В полночь вступили мы тихо в сие селение, отстоящее от нашего корпуса не менее пяти верст, где и узнали от жителей, что французский арьергард расположен здесь неподалеку, в поле.

Сердца наши затрепетали от радости, что не тщетно наше пожертвование и что оно увенчается достойною наградою. Не зная, однако ж, в каком числе находился неприятель, мы взяли все нужные меры и решились напасть на него. Темнота ночи скрывала не только наше намерение, но и нас самих; ибо, как арьергард главного корпуса, находился он за ним, как за оградою, и в крайней беспечности расположен был на одной квадратной лужайке. Приблизившись тихо к ним, обозрели мы их при свете слабого огня, едва между ними мелькающего, что они были погружены в глубоком сне, так что не имели вокруг себя ни цепи и одного часового, но все без изъятия, сложив с себя амуницию и составив ружья в козлы, спали вповалку. Мы обогнули несколько наши фланги и сделали по ним ружейный залп и другой картечами из двух орудий, при нас находившихся, и в то же мгновение бросились на них в средину, окружили и всех подняли на штыки, разве малая их часть спаслась в темноте. Все их оружие, амуниция, ранцы и прочее сделалось нашею добычею, но мы не воспользовались ею, все переломали и привели в ничтожное положение. Но всего драгоценнее было то, что мы освободили своих пленных разных полков, которые в продолжение дневного сражения, быв увлечены своею отважностию, были захвачены неприятелем и отданы на сохранение сего арьергарда. И при самой темноте ночной мы распознали их по радостным восклицаниям, когда спешили соединиться с нами. Число их состояло в одном полковнике Кащенке, нескольких офицерах и 60 человек нижних чинов. От них узнали мы, что французский арьергард состоял из двух батальонов пехоты, что самое доказывало и оставшееся после их оружие и вся амуниция, что наши пленные находились все вместе под караулом и запертыми в одной сельской Виннице; но, услышав выстрелы, догадались, что это, должно быть, русские; караул их разбежался; они выломали двери и устремились к соединению с нами. Мы не видели более неприятеля и поздравляли друг друга с счастливым успехом. Почтенный наш начальник, генерал Розенберг, проливал слезы радости и вместе сострадания о несчастных, учинившихся жертвою сего ночного поражения, коих число почти равнялось нашему. Он приказал нам сойти с сего убийственного места; мы перешли на другую лужайку, обрытую канавами и обсаженную в квадрате деревьями.