Поход Мертвеца - [6]

– Не уверен.

– Ты лишь спал с ней.

– Я спрашивал о тебе, пророк. – Пифарь склонил голову. Наемник выглянул из пещерки, поднялся, отряхиваясь. – Нам пора, договорим позже. Путь долог, а выходит, ночевать нам придется в поле.

– Я тебя сильно стесняю. Сам хотел бы торопиться, да не умею скакать.

– Не всякий к тому приучен. Пойдем, пора двигаться дальше.

Долина не кончалась. Солнце садилось, быстро клонясь к горизонту, когда они остановились снова, у большого родника, означенного двойным крестом, выкрашенным белой краской. Подле стоял потрепанный временем глинобитный домик, похожий на опрокинутую чашу, такие часто встречаются в пустынной местности, где редки поселения и не у кого попроситься на ночлег. Когда-то, двести лет назад, Кижич являлся глухим поселком, и только после падения третьего царства и появления четвертого правитель этих земель перенес столицу в новое место, удаленное от мирских соблазнов, от высоких белокаменных домов и горожан, живущих зрелищами чужих смертей. Наверное, он тоже пытался сделать мир лучше, жаль, как все предыдущие, эта попытка приказала долго жить. Как напоминание о ней, вокруг Кижича появились вот эти строения – невысокие домики без окон, отапливаемые по-черному, где можно заночевать продрогшим, озябшим, измученным долгим переходом путешественникам. Их так и называли голвецами, в честь первого царя новой династии, вскоре проигравшего войны Урмундской республике, с этим оставившего надежды на лучшее и ушедшего в глухой монастырь доживать последние дни. Вместо него правителем царства стал избираться государь из числа приближенных к короне княжеских родов, а надзирать за ним республика поставила прокуратора, изредка наезжавшего в столицу из великого Урмунда.

Пифарь поинтересовался, далеко ли до ближайшего поселения, где-то полдня пути, ответил наемник, заходя в голвец и сбрасывая седло. Лошадь устало паслась рядом, хоть здесь начинали появляться признаки прежней жизни этих мест: колки, заполненные ивняком и ольшаником, там и сейчас родники вытягивали из посушенных холмов воду, тщетно пытаясь собрать слабые ручьи в прежние притоки. На суглинке они образовывали лишь редкие лужи, вода уходила в трещины, просачивалась меж галькой.

Ясный день обещал прохладную ночь. Наемник развел костерок, ветер унялся, так что в голвеце сделалось тепло и уютно. Бросил войлок Пифарю.

– А сам?

– Привык, – и занялся вяленым мясом. – Мертвому много не надо.

– Тебе так нравится свое прозвище, – не удержался сын божий. Наемник развел руками.

– Что поделать, доволен не только я.

– Видно, придумал недавно, раз пока наслаждаешься.

– Даже спорить не буду. Я столько раз умирал…

– Года два-три назад по-настоящему?

– Четыре, если тебе интересно. Прозвище появилось раньше, но… четыре, – наемник помолчал, Пифарю показалось, он хочет что-то добавить, нет, всего лишь взялся за второй кусок говядины.

– Ты мало о себе говоришь, не знаю, не хочешь или пока не можешь, – сын божий выждал, затем, не услышав ничего в ответ, продолжил: – Если не против, я попробую рассказать о тебе, – кивок в ответ. – Выучка у тебя воинская. Похоже, ты сражался, и мне кажется, под знаменами Урмунда. Еще я увидел на ногах следы от кандалов, такие не стираются, если носить их достаточно долго. Видимо, ты пробыл несколько лет в неволе. И твоя одежда, она из северных краев. Если ты так не хочешь ее менять, может быть, ты умер там?

Мертвец долго глядел на пророка.

– Говорить тяжко, рассказывать неинтересно. Потому я больше молчу. Но ты прав, и про солдатскую службу, и про кандалы. Как ты понял, я умирал трижды, и поскольку на мне северная одежда, именно там я обрел окончательно свое имя и призвание.

– Урмунд тебя ищет?

– Нет, моя неволя не связана со службой, на мне нет печати раба, значит, я свободен – и от долга, и от права. Да и от всего остального, пожалуй.

– Кроме желания жить. – Мертвец усмехнулся.

– Каюсь, пока есть. Но вот ты так стремишься покинуть бренный мир, будто за тобой гонится кто.

– Отец меня ждет. Я говорил, он явился ко мне за четыре дня до твоего прибытия, простил и велел следовать, положась на тебя во всем.

– Я всего лишь доставлю тебя в Кижич. Не уверен даже, что сына божия будут судить, как сделали бы тридцать лет назад, не думаю, что ты понадобился для личной мести, я сам не понимаю причин, заставивших квестора или магистра послать за тобой не своих братьев, а наемника.

– Много ли тебе заплачено?

– Сто монет сейчас и двести по возвращении. Сумма невеликая, и это тоже меня смущает.

– Ты так известен своим ремеслом? – Мертвец кивнул в ответ. Сын божий задумался. Потом изрек: – Поймем, когда прибудем, что проку гадать сейчас. Сейчашнее незнание, может, лучшее, что у нас есть.

Мертвец хотел возразить, но предложил ложиться: лошадь спит, что будить разговорами.

Встали поздно, солнце поднялось, легкий туман, сгустившийся над руслом реки, испарился под жаркими лучами. Пифарь долго не мог разойтись, неудачно лег, все тело занемело. Пока он разминал затекшие мышцы, наемник снова проверил спину лошади, и затем, успокоившись, начал седлать. Быстро позавтракав, отправились в путь.