Поход Хальбрунда - [5]

В стонах Хальбрунда появились истерические с подвыванием нотки.

- Что это с ним? - обратился Торвол к Альсуну.

- Не обращай внимания, - ответил друид, - С ним бывает иногда что-то странное, в ночи, когда белый шар луны отражается в океанских волнах. Если это случается на корабле, далеко от берега, то запирают его в канатный ящик, и лишь кормчий слышит все его слова, но повторить их не может - слова древних заклинаний не подчиняются его рту. На берегу соседи уже привыкли к пропажам небольшого количества овец, свиней и коз из прочно запертых хлевов. Непослушным детям часто говорят: «Не выходи ночью на улицу, коли не заперты ворота Хальбрундового дома», а в наших землях непослушные дети не живут долго.

Торвол начал озираться и пошел подальше от Хальбрунда. Друид восхитился - здесь не знали сказок далеких островов. Даже Сульдур с благодарностью посмотрел на друида, хоть и не было между ними никогда дружбы. Торвол начал рассказывать истории охотничьих похождений Снимсгурда - лучшего охотника своей деревни, но послушав его, один из викингов разбуженных им, затянул мрачную морскую песню. Мерный ритм ее простых слов накатывался как волны прибоя на каменистый пляж, в ней были слышны крики чаек, скрип весел, хлопанье парусов и клокотанье пива в бездонной глотке конунга. Торвол был так зачарован этой песней, что сначала даже замолчал, но вскоре он обратился к другому викингу... Тот хмуро оглянулся, шлем сбился тяжелым парусом, рога угрожающе качнулись. Викинг, поправив шлем, подхватил мотив, а через полчаса пела уже вся дружина - даже друид что-то хмуро насвистывал. Торвол сначала молчал, но припев оказался на удивление прост, и вскоре он начал подтягивать вместе со всеми:

Гей, ярл! Ого!

Гей, ярл! Ого!

Иногда при звуке его голоса Хальбрунд вздрагивал.

ВОСТОК

Три дня назад Мур-тяня послали с донесением в замок дайме Кунь-кьяри. Бедному ронину[11] было больше не на что рассчитывать - ни разу не нарушив «Бусидо»[12] он тем не менее оставался жив. Не его виной было то, что в это время он был далеко от своего господина и узнал о его смерти слишком поздно. Даже отрубленная голова гейши[13] Бинь-дзя-Муни не могла искупить его вины. Сэппуку[14] по канонам «Бусидо» делать уже было нельзя, а то, что гейша оказалась ниндзя из клана Минь-гун и специально удерживала прославленного мастера но-даичи[15] три месяца вдали от господина только усугубляло вину которую он носил в себе.

Мур-тянь носил дайсе[16], но не любил им пользоваться. Так что когда на дорогу из кустов выпрыгнули трое оборванцев, с ржавыми нагинатами в руках, он без колебаний приказу одного из них и бросил мечи на землю. Любимый но-даичи самурая был завернут в тончайший шелк, яркие цвета которого переливались на солнце, и больше всего напоминал обычный рулон этой ткани. Мур-тянь снял но-даичи с плеча и протянул одному из разбойников, тот схватился за шелк с жадностью - этого и ждал опытный самурай. Пол-шага, доворот плеч - и один бандит падает разрубленный ударом «монашеского плаща»[17]. Движения были стандартные и заученные - меч проворачивается в горизонтальной плоскости, замирает вертикально, лезвием в землю - самурай мягкими руками принимает древко нагинаты и разворачивается поднимая меч. Второй бандит увидел лишь отблеск солнца на лезвии ослепивший его навсегда. Третий разбойник обладал отменной реакцией - к этому времени он был уже далеко. Мур-тянь хмуро оглядел трупы:

- Идиоты, - хмуро пробурчал он, - Испачкали меч...

Самурай вытер лезвие об одежду того, кто был без головы, подобрал с земли брошенные мечи и снова укрыв но-даичи слоем шелка, отправился дальше.

Когда Мур-тянь подходил к воротам замка ему навстречу попалась знакомая девушка и он приветливо улыбнулся ей.

- Удачного пути тебе, Мусь-минь из клана Ляо-гока!

- Удачи и тебе, ронин Мур-тянь, - отозвалась девушка и поправила на плече огромный кожаный мешок, судя по виду наполненный веревками.

- Подожди меня на берегу, если задание твое это позволяет.

- Именно так я и поступлю, - ответила девушка и свернула с дороги.

Мур-тянь отдал письмо дайме Кунь-кьяри, и ждал в коридоре ответа, с оттенком восхищения слушая все, что доносилось из-за ширм.

- Зловонный потомок макаки! Трижды проклято чрево выносившее его, и пусть отсохнет сосуд мужественности его отца! Плод любви оранжевой лягушки с фиолетовыми пятнами и зеленой волосатой гусеницы будет изумлен своей привлекательностью при виде этого отхода пищеварения смердящего дракона Пуи, на которой не вырастет желтоватый и недлинный рис, идущий в пищу беднякам! Его гнусной плотью побрезгуют пожиратели падали и испражнений, содержимым желудков которых он питается, в свободное от очистки побережья от сгнивших остатков тухлой рыбы, крабов и устриц, время.

По наступившему молчанию Мур-тянь заключил, что высокородный дайме каллиграфически пишет ответ красной и черной тушью на тончайшей, искусно выделанной рисовой бумаге, постепенно перематывая ее между палочками из драгоценного дерева тянь с сапфировыми шариками на концах.

К вечеру усталый дайме вышел из-за ширмы. Мур-тянь отложил оригами из бумаги небесно-голубого цвета «Лиса, поймавшая кролика, несет его в свою нору на вершине холма, в час, когда солнечные лучи угасают в пустынных просторах моря», которое он складывал последние семь часов, уже почти закончив, и спокойно посмотрел на дайме. Тот даже не изменился в лице, встретив холодный взгляд ронина. Он просто выхватил свою катану, сделанную руками великого Минь-сяо, передающуюся в его семье уже двенадцать поколений, как заметил Мур-тянь, и начал рубить ширмы и слуг, попадавших в его поле зрения. Мур-тянь невозмутимо стоял в стороне, изредка добивая слуг или дорубая ширмы, затянутые драгоценным батиком с видами Фудзи, сакурами и летящими журавлями, написанные яркими красками, пропущенные высокородным дайме.