Похищенный - [31]

— Тебе, должно быть, очень тяжело, — сказал он. Похоже, Оливер был искренне расстроен. — По-настоящему тяжело. Представляю, через что тебе пришлось пройти.

— Это все ерунда, учитывая, какие испытания могут выпасть на долю Риччи, — напомнила Эмма.

— Не говори так. Ведь он и мой сын тоже.

Эмма тихонько заплакала, закусив губу. Как много значили бы эти слова, услышь она их хоть раз в последние тринадцать месяцев.

— Меня допрашивала полиция, — сообщил Оливер. — Правда, это был телефонный разговор. Они сказали, что вряд ли будет необходимость мне приезжать в Англию.

Эмма ничего не сказала.

— Но это не значит, что я не приеду, если ты захочешь, — заявил Оливер. После паузы он добавил: — Я читал, что пишут о тебе в газетах. О том, что якобы ты плохо за ним присматривала. Но, разумеется, это ничего не значит. Я знаю, что газетчикам нельзя верить. Если ты хочешь, чтобы я приехал, я приеду. Мне придется задержаться, чтобы все устроить, но в сложившихся обстоятельствах…

Эмма вытерла нос рукавом.

Она сказала:

— Тебе не нужно приезжать.

— Ты уверена? Потому что если я что-то…

— Тебе не нужно приезжать.

И положила телефонную трубку. Странно, но куда-то подевались все чувства, которые она к нему испытывала. Было время, когда она была готова сделать для него что угодно. Буквально все. Но теперь она не чувствовала к нему ничего. Он напрасно тратил ее время, занимая линию в то время, когда кто-нибудь мог пытаться дозвониться ей с новостями о Риччи.

* * *

Все эти люди, которые ей звонили… В действительности же никто из них не знал Риччи, не переживал из-за него всерьез и ничем не мог помочь ему сейчас. Она спрашивала себя, как такое могло случиться. Как она могла так подвести его? Как она могла поставить их обоих в такое положение, что они остались совсем одни, без друзей и без любви?

Эмма пошевелилась и уткнулась лицом в диванную подушку.

Как легко, бездумно легко оказалось потерять людей, которые некогда играли такую важную роль в ее жизни. И как неимоверно тяжело заменить их…

Она продолжала лежать неподвижно в мертвой тишине комнаты. Было еще слишком рано, чтобы включилось центральное отопление. На Эмме была футболка и спортивные штаны, руки у нее начали мерзнуть. Свитером она укутала ноги, и у нее не осталось сил, чтобы подняться и надеть его. Солнце скрылось за тучами. Комната, в которой и так никогда не было особенно светло, вслед за нахмурившимися небесами погрузилась в полумрак. Над диваном нависла тень.

Еще до того как услышала голос, Эмма поняла, что подсознательно ожидала его.

— Ты оказалась неудачницей, — произнес голос.

Глубокий и холодный голос, бесплотный, не мужской и не женский. Каждое слово четко звучало в тишине. Он доносился из угла, откуда-то из-за телевизора.

Эмма уже слышала этот голос раньше.

— Ты потеряла его, — сказал голос. — И оказалась никчемной матерью.

— Я знаю, — тихонько заплакала Эмма. — Знаю.

Ей было больно, очень больно. Она должна было что-нибудь сделать, но чувствовала себя усталой и разбитой. Словно невидимая тяжесть опустилась ей на грудь, не давая подняться. Руки и ноги похолодели, озноб пополз выше, расходясь по всему телу. Сердце превратилось в кусок льда. Эмма закрыла глаза. Пожалуйста, подумала она. Пожалуйста!

И на несколько благословенных часов она утратила способность думать.

* * *

И вот она очнулась.

Так что же разбудило ее? Нечто очень важное, она не сомневалась в этом. Что-то в квартире? Нет. Что-то, приснившееся ей? Кажется, в сознании забрезжила слабая искорка… Так что же это было? Что-то, имеющее отношение к…

Антонии.

Господи!

Эмма отшвырнула подушку и села.

Антония! Теперь она вспомнила все. И ухватила за хвост мысль, которая пришла ей в голову тогда, на балконе. В тот день, когда мужчина со станции метро — Рейф? — принес ей пакеты и сумочку. Что-то тогда заставило ее подумать об Антонии, а сейчас в голове у нее что-то щелкнуло и она наконец поняла, в чем дело.

Перед ее мысленным взором ясно и отчетливо предстала Антония, сидящая в кафе с Риччи. Эмма воочию увидела, как она прижимает к уху трубку мобильного телефона, как шевелятся ее губы.

Берд рэк, птичий насест — вот что, по ее мнению, говорила тогда Антония.

Но она произнесла вовсе не «Берд рэк».

Она сказала «Бержерак».

Сердце гулко стучало у Эммы в груди. Она поняла, почему в тот день подумала об Антонии. «Бержерак» — так называлась детективная программа, которую мать смотрела по телевизору, когда Эмма была еще девчонкой. А на балконе Эмма что-то сказала этому мужчине — Рейфу как-его-там — о том, что собирается нанять частного детектива. И в это самое мгновение на ум ей пришла Антония.

Бержерак! Причем Антония очень забавно произносила звук «ж» — так говорят во Франции. И пусть Эмма не расслышала всего остального, зато этот звук «ж» она уловила совершенно отчетливо. Акцент показался ей знакомым, пусть она и не распознала его в тот момент. По крайней мере, ее подсознание уцепилось за него. И отреагировало, вызвав из памяти картинку с матерью, которая смотрит телевизор, сидя перед камином.

Эмма спрыгнула с дивана. Накинув на плечи свитер, она принялась расхаживать по комнате. Ну хорошо. Хорошо. Предположим, Антония действительно сказала «Бержерак». И что она могла иметь в виду? Вряд ли она просто сидела и обсуждала с кем-то по телефону древнюю пьесу начала восьмидесятых, выбрав для этого дешевую забегаловку в Уайтчепеле и держа на коленях чужого ребенка. Эмма сосредоточилась, пытаясь вспомнить выражение лица Антонии. То, что она говорила, было очень важным. Чем больше Эмма раздумывала над этим, тем сильнее становилась ее уверенность. И Антония подскочила как ошпаренная, когда Эмма подошла к ней сзади с подносом в руках. Она не хотела, чтобы Эмма услышала, о чем она говорит. И если она что-то замышляла, разве не означало ее поведение, что